Договорить он не успел, что-то покатилось под ногами, пол убежал из-под ног, испуг, жар ужалил в спину. Очаг! Гарсиласо вскрикнул, когда что-то рвануло его, не дав упасть в огонь. Закричала цитра, испуганно воскликнули над ухом про какие-то цветы…
— … жареный поросёнок? Твоя тётушка очень огорчится. — Пахло палёной тканью. Сердце бешено билось в ушах, Гарсиласо стало жарко, будто он только что гулял в полдень августа. — Ну-ну, испугался? Я тоже испугался, знаешь, это неприятно, когда тебя хотят убить. А у бедной цитры вообще вся жизнь перед глазами пронеслась.
Гарсиласо нервно хохотнул. Он всё ещё не мог отдышаться от испуга, но уже понял, что бродяга не дал ему свалиться в огонь и теперь сидит с ним на полу перед очагом, крепко прижимая к себе.
— Я не вредил твоей тётушке, клянусь. То, что ты слышал… приятно, сам узнаешь. И, цветы шалфейницы, я не наёмник! Я лекарь. Мастер Квентин. Из оружия у меня разве что скальпель, но им не убивают, а лечат.
— И цитра. Ею можно больно ударить.
— Хм… пожалуй, да, но боюсь, бедняжка этого не переживёт.
Мастер Квентин помог Гарсиласо подняться, усадил на скамью. Манжета сорочки Гарсиласо чернела, опаленная огнём. Надо её срезать, чтобы тётушка не заметила. Мастер Квентин сидел рядом и заботливо осматривал свою цитру, утешая, гладил по корпусу.
— Вы обращаетесь с ней, как музыкант, а не как лекарь.
— А лекарь не может быть музыкантом? За свою долгую полувековую жизнь я побывал в шкуре многих… — Гарсиласо едва уловил движение длинных, красноватых пальцев. У лекаря они могли быть только такими — аккуратными, чуткими. Замурлыкала музыка, мягкие переливы, но от них необъяснимо захотелось прижаться к кому-то или хотя бы спрятаться под покрывалом. От них что-то беспокойно дрожало в груди. Голос мастера Квентина оказался чистым, шепчущим, но от слов его песни тени от огня очага будто заплясали ещё яростней. Он пел, прикрыв глаза, пальцы оглаживали струну за струной, то успокаивая, то снова тревожа. Цитра пела вместе с ним, и Гарсиласо слышал, что поют они не простую песенку.
Спи, меж сонных холмов
Прикорнула луна.
Так бледна, так мутна.
Ночи плотный покров
Тяжело нас накрыл,
Укротил, примирил.
Ах, до сна ли тебе?
Ты у грёзы в плену.
Как тебя я верну?
В этой горькой борьбе
Я давно поражен.
На вину осуждён.
Спи, закутавшись в тени.
Хоть покров нехорош —
Ну и что ж, ну и что ж.
Кровь течёт ли по венам?
Почернели сердца.
Так дождёмся конца?
Ах, до сна ли тебе?
Ты у грёзы в плену,
Как тебя я верну?