— П-помоги мне, п-прошу, — холодными влажными руками Илэйн обхватила его голову, повернула, заставляя видеть. Королева страдала в единстве со своим Карлатом. У неё были глаза слепой, почти белые выплаканные луны в темнеющих провалах глазниц. Серая, почти прозрачная кожа натянулась на носу и узких скулах, заострила их острее серпа луны. Серебряный диск на шее потускнел от непрерывных касаний. Если бы не билась на виске вена, не поднималась едва заметно от дыхания грудь, он бы принял Илэйн за мёртвую. — Лийгарий… Излечи моих подданных, прогони от них хворь. Ты можешь, я знаю. П-помоги!
Илэйн прикрыла глаза. Квентин забыл, она не любит, когда долго в них смотрят. Её белые губы задрожали, вся она дрогнула от судорожного вздоха. Ослабев, Квентин повис в хватке кандалов. Не сразу понял — это боль ушла из растерзанной в клочья плоти. Илэйн убрала руки в крови. Кровь была его, брызгавшая под щекоталом, но только теперь, при виде кровавых капель на бледной коже Илэйн, Квентин впервые задумался: а чего стоит ей забирать чужую боль?
Всю свою жизнь Илэйн понемногу приносила себя в жертву. И в самый горестный час дар взял её до конца — отобрал разум. Квентин бы хотел помочь ей, утешить, но его — малодушного! — хватало только на неприкрытый страх перед её безумием. Мор бродил по Карлату уже месяц, Илэйн с честью несла своё бремя до позавчерашнего дня. Избавления, лёгкой смерти в тот день у неё вымолило больше сотни людей. Это всегда давалось ей тяжелее, чем унимать боль не обречённым. В ноги королеве Илэйн упала девушка с младенцем, она вся в гнойниках, он — в сыпи. Подарив смерть без боли матери, Илэйн занялась ребёнком. Она качала его на руках, целовала в лоб, напевала колыбельную и после того, как он, хныкнув, уснул насовсем. Квентин попытался забрать у неё трупик, хотел помочь, увести её отдохнуть. Это стало началом его конца. Это и его слова «Смерть неизбежна. Ты не властна над ней».
— Я забрала твою боль, — от хриплого шёпота Илэйн всё внутри свела судорога. — Молчишь?
Квентин отвернул от неё голову, приник к шершавой, пропитанной кровью доске. Его растянули на ней, раздев до штанов, отсыревших в темнице. Два дня он сидел там, слушая, как каплет вода с каменного потолка, и наблюдая за грызунами, что принесли в Карлат смерть на своих голых хвостах. Несвободу он познавал впервые. Несвободу и страх от того, что его жизнь больше не принадлежит ему и он бессилен что-либо с этим поделать.
Краем глаза он заметил, как Илэйн закрыла лицо руками. Мгновение — и она согнулась в диком хрипящем крике. Квентин вздрогнул, подкатил к горлу ком ужаса. В этом крике звучала вся боль умирающего Карлата. Резко умолкнув, Илэйн глянула исподлобья и подобрала в разворошенной соломе щекотало.
Смерть неизбежна. Ты перед ней не в ответе.
Его затрясло от боли, закачало в чёрном мареве. Карлат проступал в нём смрадными кострами и грязными улицами, по которым мимо заколоченных зданий, сновали редкие, укрытые плащами и масками фигуры лекарей из его штата, да попадались несчастные, умирающие или уже умершие у крылец, под сломанными повозками, между треснутыми бочками и корытами, в канавах. Смерть пролезала в каждый уголок Карлата. Стояла гнетущая тишина. Её разрывали протяжные крики да стон городского колокола, трижды в день сзывающий на службу. Только тогда люди выходили, с опаской пробирались к церквям, прижимаясь к фасадам зданий и страшась коснуться друг друга. Илэйн металась из храма в храм, спеша читать им молитвы. Она отдавала Карлату себя всю и всё, чем владела. Из больничного зала больные хлынули в другие помещения королевского замка. Когда город ещё держали открытым, в него в надежде на исцеление из рук королевы перебрались жители предместья и сёл, и всё же больничные места беспрерывно освобождались.
«Лийгарий Кетах» не отходил от заражённых в эти страшные дни. Впервые за свои тридцать лет имея дело с целой эпидемией, он заботился о своей безопасности лишь поначалу. Вскоре он забыл о маске, перчатках, почти не покидал замка. Иногда от усталости он закрывал глаза и открывал уже через пару часов. Ничуть не чувствуя себя отдохнувшим, смотрел, как уносят тело того, кому он те самые два часа назад пускал кровь, сбивал жар, покрывал мазью гнойники. А на освободившейся койке уже другой человек, но та же самая хворь. Она потешалась над тем, как исступлённо «Лийгарий» повторял одни и те же действия. Повторял и знал заранее — он проиграет снова.
Смерть неизбежна. Ты за неё не в ответе.
— Это из-за тебя. Из-за тебя я повторила судьбу Белоокой. — Шёпот был подобен треску смрадных костров. Карлат схватил его, окружил собой, мучил. — Я как Она. Мои подданные хотят избавления, а я несу им лишь смерть. Илэйн Погибель. Илэйн Восемь Мук. Илэйн Хозяйка Теней. Но ты! Ты этого не получишь! Ты не узнаешь покоя! Не станешь тенью! Ты будешь жить и страдать!
Щекотало вонзилось под лопатку, рвануло вниз, по позвоночнику. Квентин закричал, падая от своего крика в густую, вязкую тьму дыма погребальных костров.
Прохлада гладкой, мягкой ладони опустилась ему на лоб. Он приоткрыл глаза, вокруг всё было так смутно. Боль из спины исчезала, пульсируя одновременно с ударами сердца. Запястья и щиколотки, он снова их чувствовал, свободны от оков. Солома тёрлась о кожу, отдавая кровью и горечью. Квентин лежал на полу пыточной, а под потолком в свете факела плясало насекомое с размашистыми серыми крыльями.
— П-помоги мне! — Илэйн, рыдая, припала к его груди. Холодная как мертвец, она пахла дымом трупных костров и гнилыми яблоками. — Спаси мой Карлат!
Это мотылёк, там, у пламени факела.
— Почему ты не хочешь, ведь я же люблю тебя! — Её лицо поднялось, взошло над ним луной. Его кровь оросила её так щедро. Казалось, кровавые слёзы льют из лун этих глаз.
Сейчас мотылёк опылит крылья. Но ведь ласточка. Алтарь ладоней без линий. Людвик.
Глава 5
Ветер пронзил насквозь, ледяными ногтями расцарапал кожу. Гарсиласо как мог стиснул у горла края покрывала, но оно, в маленьких дырочках и с вытянутыми нитями, не спасало. Вернуться на постоялый двор, посидеть внизу? Там так же темно, как и снаружи, но тихо ли?… Он глотнул ледяных же иголок, зажмурился. Руки дрожали от холода, в груди жгло льдом, но ноги не двигались с места. Примёрзли? Сапоги утопали в снегу, на всякий случай Гарсиласо пошевелил пальцами, они пока слушались. В голове пронеслись звуки, от которых он пытался спрятаться под одеялом. А потом убежал. Не от страха. Гарсиласо сам не понимал, как оказался на крыльце постоялого двора, в сорочке, сапогах и покрывале. От тряпки пахло пылью и чем-то кислым. Пришлось отнять её от лица. Единственный факел у калитки давно погас от ветра и снега, но эта ночь казалась белой и без огня. Небо будто светилось изнутри, крупные снежные хлопья прибивали к земле все шорохи, творили тишину. Гарсиласо протянул ладошку, слипшиеся в объятиях снежинки растаяли, едва коснувшись горячих пальцев. Души грешников. Гарсиласо почти с отвращением стряхнул капельки воды, натянул пропахшее неизвестно чем покрывало на голову. Что угодно, лишь бы забыть.
— Ты наш малыш или не наш?
Он вздрогнул, узнав голос того проходимца. Пусть уйдёт, он не его, ничей! Гарсиласо сжался под покрывалом, глупо уставился себе под ноги. Сапоги в снегу, хорошо, что подошва не промокает.
— Наш или нет, а стоять тут на холоде — это не дело. Пойдём, не то простудишься.
Рука мужчины сжала его плечо, мягко подтолкнула. Гарсиласо вывернулся, покрывало слетело с головы. Мужчина удивлённо на него моргал, он и сам вышел на улицу ненадолго. Под плащом белела сорочка, в руках он зачем-то сжимал закутанный в ткань музыкальный инструмент. Гарсиласо сморщил нос, казалось, от разгорячённого лица мужчины исходит пар.
— Теперь вижу, наш. — Мужчина глупо улыбнулся, плохо скрывая, что узнал «малыша» в первую очередь по глазам. Гарсиласо не сдержал усмешки. — Почему ты здесь?
— Я… гуляю. — Он отвернулся, потоптался на месте. Куда уйти? От холода еле переставлял ноги. И почему этот бродяга с перекрёстка к ним прицепился? Тётушка просила лишь проводить их, а не ужинать с ними и не занимать одну комнату…
— И я гуляю. Постоим вместе? — Гарсиласо укутали в тепло, похоже, мужчина расстался со своим плащом. Всё равно ему сейчас жарко. Следовало скинуть плащ в снег, но Гарсиласо проявил слабость — слишком замёрз. — Так тебя можно звать Гарс, верно?
— Для вас я Гарсиласо Рекенья, — от злости он забыл прикусить язык. Гарсиласо втянул воздух через зубы, в горле защипало. Может, этот мастер не заметил? Откуда бродяге знать эскарлотских правителей?
— Гарсиласо… — протянул мужчина, отчего захотелось заставить его сейчас же выплюнуть имя. — Тебе подходит.