Джеймс почувствовал на губах улыбку.
— Мужчина не должен быть красив, — произнёс он, кивнув головой туда, где, закончив схватку, беседовали Мэл Ринн и Нинэйн: она — такая же надменная, он — ещё обгорелей…
— Мужчина, — добавил Джеймс, — должен быть героем.
Артуриан тихо рассмеялся. От него тоже не укрылся заинтересованный взгляд непокорной Девы, что парила над Мэлом, не сводя с бывшего противника глаз.
— Героем, — согласно кивнул Артуриан, оглаживая рукоять Калибурна, и вновь повернулся к Джеймсу. — Теперь нам по…
Договорить он не успел.
Позади, далеко в лесу, послышалось надрывное ржание.
— Блейк! — встрепенулся Джеймс, и тревога бешено забилась в висках, когда…
…Дайана поняла, что ей не послышалось.
За пределами Хокклоу и правда ржал конь.
Стрелой к окну! Скорей! Скорей, чтобы увидеть…
…Как в замке, впервые за полгода, открываются ворота.
***
На гобеленах весело искрится золотая канитель, обычно серый камень будто светится изнутри праздничным, алым… Дайана подмечает всё это краешком глаза и, не останавливаясь, проносится мимо: по гулким коридорам и вниз, вниз, вниз, через две ступени разом, с улыбкой столь счастливой, что ноют щёки…
«Вернулся. Вернулся!»
Хочется кричать это каждому встречному слуге, целовать милые, безмятежные лица; схватить в охапку Хэтти и протанцевать с ней всю дорогу до двора…
Но не сейчас, не сейчас.
Всё это будет потом, а пока вниз по ступеням, направо и опять вниз. Сердце — крылатое, восторженное — бьётся в груди беспокойной малиновкой, и вот уже дверь, двор…
Внезапное осознание — как удар под дых. Малиновка-сердце подстрелена, безжизненным комочком в никуда, кружатся последние перья.
Холодея, Дайана смотрит на свои чумазые ладони и обтрёпанный, мужской наряд. На мгновение запускает руку в неубранные, спутанные вороньим гнездом волосы.
Разве так встречают отца? Разве он не запрещал ей это опасное баловство: исследовать замок, подобно неуёмному мальчишке?..
Метнуться бы обратно, за дверь, стремительной молнией в свою комнату…
Поздно.
Чёрный глаз под свисающей чёлкой уже видит её, нос — фыркает.
Блейк приветственно ржёт, и человек, что только-только спрыгнул с него, оборачивается.
И снова хочется бежать, но теперь в другую сторону: вперёд, бесконечно-широко раскрывая объятья…
Но улыбка гаснет, смывается серым, будто октябрьский дождь, взором. Дайана не бежит — еле идёт навстречу, ступая ногами, налитыми чугуном.
Ни морщинки на мраморно-белом лице. Ни единого отблеска серебра в иссиня-чёрных прядях. Барон неизменен. Барон суров.
Рука вдруг тянется… И останавливается, падает. Булавой сжимается кулак.
— Приветствую тебя, отец. — Тихо. Сдержанно. Холодно.