Еще одна неделя проходит в безуспешных поисках работы… Стоит уже признать, что положение становится почти отчаянным — пособия по безработице, которое я сейчас получаю, едва хватает на покрытие наших c детьми нужд, и следует, должно быть, озаботиться поиском более дешевого варианта жилья для нас. Одной мне нашу квартиру не потянуть…
Таким образом теперь я вынуждена разрываться между поиском работы и поиском новой же квартиры, что занимает львиную долю моего времени, которого и так почти ни на что не хватает.
А если и было что-то хорошее в эти безумные семь дней, то этим хорошим, конечно же, было знакомство с Гертом Мюллером, который — истинная правда! — произвел на меня самое благоприятное впечатление. Он оказался настоящим здоровяком с огромными, накачанными ручищами и шевелюрой песочного цвета, которая едва-едва покрывала его голову жесткой, колючей щетиной, настолько коротко он был острижен. «Чтобы не мешало в работе», пояснил он мне немного смущенно, заметив, насколько внимательно я рассматриваю эту его почти нулевую стрижку. Глаза у него карие и очень добрые, это заметно, как говорится, невооруженным глазом, и я сразу прониклась к нему искренней симпатией; особенно меня впечатлило то обожание, с которым он смотрел на Хелену: прямо Винни Пух и его «горшочек с медом».
За один этот взгляд я готова была принять его в наш тесный, маленький мирок вместе со всеми его столярными инструментами и грузовичком, на котором в тот день он и подвез нас с Хеленой до дома. Знакомство произошло в маленьком кафе в Гостенхофе…
И вот я стою на тратуаре около своего «ниссана», комкая второй за неделю штраф за неправильную парковку, и слышу, как кто-то окликает меня по имени.
Ванесса!
Только не это… Я навешиваю на лицо фальшую приветливую улыбку и поворачиваюсь к ней, спешащей ко мне с не менее радостной улыбкой — словно встреча со мной исполнила ее давнюю и заветнейшую мечту! — и говорю, что очень рада ее видеть и так далее и тому подобное, и все это, конечно же, ложь, а что делать… Взрослые постоянно лгут друг другу, как бы печально это ни было!
Она тоже отзывается ответной ложью и мы стоим, как дуэлянты, обмениваясь слабыми «выстрелами», а потом Ванесса бъет прямо в сердце:
Я слышала, вы ищите работу…
Утвердительно киваю в знак подтверждения этого безрадостного факта.
Мне Хелена об этом сказала, она очень волнуется за вас, — продолжает девушка с доброжелательной интонацией. — И ваши поиски, я так понимаю, все еще не увенчались успехом…
Я снова вяло киваю. И отчего меня так нервирует этот ее покровительственный тон?!
Я тут подумала, — голосок Ванессы становится еще сахарнее, — что, возможно, смогла бы вам помочь с работой. Правда, не знаю, согласитесь ли вы…
Мужественно сглатываю свою необъяснимую антипатию к собеседнице и говорю:
С радостью выслушаю любое предложение, — тут уж, признаться, мне становится по-настоящему любопытно. Навряд ли стоит ожидать чего-то стоящего, но все же…
Дело в том, что наша домработница, проработавшая у нас последние десять лет, серьезно заболела, — начинает Ванесса с разбегу, — и отец был вынужден отправить ее на лечение (за наш счет, конечно!), — вставляет она многозначительно, — и мы таким образом остались без надежного работника, на которого всегда могли положиться. И вот я подумала… может быть, вы, Джессика, могли бы попробовать себя в новой роли… на новом месте… Отец был бы рад найти кого-то подходящего в столь краткий срок…
Я стою немного оглушенная этим неожиданным предложением, прокручивая в голове сотни две различных отговорок, и при этом продолжаю улыбаться… Не уверена, что эта улыбка подходит к данному случаю, но меня, что говорится, заклинило.
Домработница?!
Ванессина служанка…
Да, гордость во мне явно взыгрывает по полной, подступив к горлу терпким, колючим комком, который я — к счастью! — вовремя успеваю сглотнуть и произнести:
Не уверена, что смогу… я никогда ничем подобным не занималась… — Если не считать работы по собственному дому, конечно. Но это, наверное, не в счет.
Звучит так, словно меня склоняют к проституции, а я добродетельно отнекиваюсь. С трудом сдержав нервный смешок, еще крепче сжимаю в руке злосчастный штрафной талончик.
Джессика, вы не думайте, что от вас будет требоваться что-то особенное, — увещевает меня невеста Доминика, — это только звучит так страшно, а на самом деле все легче простого, уверена вы справитесь. По крайней мере приходите и поговорите с отцом, тогда уж и примите решение. Никто вас ни к чему не принуждает!
И в самом деле, что мне терять, думаю я не без горечи: бедным выбирать не приходится. Интересно, Доминик знает об этой ее благотворительности?
Между тем Ванесса сует мне в руку бумажку со своим адресом и заключает:
Приходите завтра часов в пять, отец обычно в это время уже дома и с радостью побеседует с вами… Я скажу ему, что вы придете. Ведь придете же, правда?
И столько искренней заинтересованности и доброжелательности в этом ее восторженном голоске, что я даже немного оттаиваю по отношению к ней, решив, что, должно быть, была слишком строга в своих суждениях и оценках, которые обычно меня не подводят… а тут вот подвели.
Я обещаю быть завтра ровно в пять, и мы расстаемся почти подругами, по крайней мере со стороны, я думаю, все именно так и выглядит.
В тот вечер я возвращаюсь домой приободренной — так сильно подействовало на меня одно-единственное предложение работы, на которую я даже не была уверена, что соглашусь, и дети встречают это мое настроение радостными улыбками и веселым перезвоном голосов за нашим скромным обедом из пиццы и салата, который предусмотрительно приготовила Ева.
Это почти прежнее наше счастливое застолье, которое Юрген, еще будучи жив, называл «мясорубкой для мозга», поскольку дети говорили всегда хором и на самые разные темы, так что у нас голова шла кругом от обилия вопросов и информации.