Если сегодня я останусь жива и не хлопнусь в обмарок прямо лицом в луковый суп, то завтра же поспрашиваю у себя на работе о вакансии для тебя… Может, что-нибудь и получится!
Я благодарно ей улыбаюсь и несу в столовую миску с зеленым салатом, который Хелена приправила чем-то невероятно ароматным… Вдруг понимаю, что голодна. Наконец-то! Пауль с Евой восседают в углу на мягкой кушетке в сонме бесчисленных декоративных подушечек и тихо переговариваются… Я немного наблюдаю за дочерью, смущенно ерзающей рядом с братом Доминика, и вдруг меня посещает озарение о том, что угловатый мальчик, который еще вчера казался мне совсем ребенком, вдруг превратился в красивого юношу с очаровательной улыбкой. Он, конечно, не обладает броской красотой своего брата, но тоже весьма симпатичен, и Ева, если я правильно понимаю свою дочь, определенно увлечена им… Эти голубые глаза и широкий разворот плечей в купе с острым умом, в наличии которого я ни раз могла самолично убедиться, делают этого мальчика настоящей ловушкой для любого существа женского пола.
От ностальгических чувств, захлестнувших меня, даже сердце щимит: не так ли давно и я сидела рядом с Юргеном, пунцовея, словно майская роза, и вслушиваясь в каждое слово, слетающее с его губ? И вот уже наша дочь внимает кому-то с той же всепоглощающей самоотдачей.
Юрген, Юрген, Юрген…
Мам, все хорошо? — это Ева машет мне рукой, отвлекая от тягостных мыслей. Ну да, это нынче ее любимый вопрос…
Все просто прекрасно, — отзываюсь я лениво. — О чем беседуете?
Пауль улыбается мне немного смущенно, но так открыто и доверчиво, что хочется даже обнять его.
Ева сегодня в ударе и набросилась на меня за то, что я встал на защиту Николаса Спаркса: говорит, он пишет сопливые мужские романы, которые даже не каждая женщина сможет осилить…
Я хмыкаю: ну, это вполне в духе Евы, она хочет казаться брутальнее и жестче, чем есть на самом деле, наверное, чтобы произвести впечатление на своего аппонента, решаю я мысленно и оставляю их наедине. Часы показывают половину шестого.
Хелена продолжает колдовать на кухне, а я просто сижу и пялюсь в потолок, как какой-нибудь сенсей в процессе медитации.
Доминик, Доминик, Доминик…
Глава 8.
А если ты приходишь всякий раз в другое время, я не знаю, к какому часу готовить свое сердце…»
******************************
Раздается звонок в дверь и я подскакиваю, осознавая, что, кажется, немного задремала, отчего не сразу понимаю, на каком свете я нахожусь; Хелена проносится мимо, оправляя свое маленькое голубое платьице и стуча высокими каблучками, я тоже встаю и застываю в темном углу за восточного вида торшером… Пауль и Ева где-то за моей спиной увещевают мальчишек вести себя потише, но те слишком возбуждены скорым визитом гостей и с визгом несутся мимо меня, размахивая деревянными мечами.
В облаке морозного воздуха в дом вплывает модное полупальто с меховой опушкой и следом за ним — высокая фигура в черном, которая совсем не кажется мне знакомой. Этот неулыбчивый и строгий мужчина не может быть тем самым Ником, который постоянно озарял мир своей лучезарной улыбкой? Нет, с этим человеком я никогда не встречалась. Это не Доминик Шрайбер, определенно.
Я отступаю еще дальше в тень и наблюдаю, как Хелена целует сына и будущую невестку в обе щеки, и как та морщится, словно ненароком лизнула лимон, а потом быстро берет себя в руки и улыбается ей радушной, наигранной полуулыбкой. Я почти мгновенно понимаю, что никогда не смогу полюбить это ее модное полупальто и эту ее снисходительную полуулыбку в облаке пушистых каштановых волос, скрепленных блестящей заколкой, которая так и подмигивает мне с ее вертлявой макушки.
Пауль проходит мимо и тоже приветствует брата пожатием руки, малышня крутится у них в ногах, как оголтелая стая самураев, и заставляет Ванессу Вайс недовольно перескакивать с ноги на ногу, словно играя в классики, тогда как ей более преличествует проявлять медлительную грацию светской львицы.
Мне бы подойти и тоже протянуть руку, мол, привет, Ник, сколько лет сколько зим, но ноги словно приросли к полу, и я не могу заставить себя даже кончиком пальца пошевелить. Стою и пялюсь на всю эту картину, словно сторонний наблюдатель, коим, возможно, по сути и являюсь.
На самом деле это не первая семейная встреча семейства Шрайбер, ведь Доминик вернулся из своего заморского «турне» примерно месяца два назад и уже, конечно же, навещал мать и братьев — я же вижу его впервые… Вижу и не узнаю. И только теперь понимаю, с каким нетерпением ждала встречи с его фирменной, озаряющей мир улыбкой, чтобы та хотя бы на миг отвлекла меня от холодной реальности — не той, что за окном, а той, что нынче царит в моем сердце — и напомнила мне меня же былую. Но этому не бывать: тот мальчик, что некогда шокировал меня своим обнаженным торсом, теперь облачен в дорогое пальто, и кажется, что и его мысли покрыты той же непроницаемой «броней», как и его тело — этим черным, кашемировым предметом одежды.
Однако воспоминание о нашем знакомстве вызывает у меня тихую улыбку, и Доминик, словно специально только и дожидавшийся этого момента, вдруг смотрит на меня и приветстветствует кивком своей темноволосой головы. Я неожиданно смущаюсь и тоже отвечаю едва заметным кивком, а потом срываюсь с места и спешу наверх, отгораживая себя от мира дверью ванной комнаты.
Вот и встретились…
Вот и встретились…
Вот и встретились…
Я твержу это так долго, что другие мысли наслаиваются на эту фразу прямо поверх каждой из букв, и язык даже не замечает этого, продолжая твердить «вот и встретились» в механическом порядке. Наконец я останавливаю себя… Если сюда явится Ева с вопросом, как я себя чувствую, то это будет полным провалом, надо взять себя в руки и пойти вниз: чем дольше я тут прячусь, тем тяжелее будет выйти наружу. Я резко втягиваю воздух через нос и распахиваю дверь… За ней — темный силуэт, в котором я не сразу узнаю Ника-незнакомца, и глухо вскрикиваю.
Прости, не хотел тебя пугать, — произносит он почти забытым мною голосом.
А что я? От этого нежданного столкновения я снова впадаю в ступор и молчу, глядя на одну из пуговиц на его белой рубашке. Пуговица очень даже красивая…
Мне очень жаль, что такое случилось с Юргеном, — продолжает он неуверенно, так и не дождавшись от меня ни единого слова. — Уверен, тебе не легко было все это пережить…
С чего он вообще взял, что я это пережила, так и хочется вопросить вслух, но я лишь молча киваю головой и спешу вниз, туда, где слышны голоса Хелены и Ванессы, обсуждающих какой-то рецепт французской кухни, к которой нынче у Хелены особая страсть; я точно знаю, что если уж подруга нервничает, то говорить будет только о французской кухне (или любой другой!), словно привычные термины и ингредиенты магическим образом успокаивают ее мятущееся сердце, и не повезло тому человеку, что попал под это ее «кухонно-французское» настроение. Я даже начинаю жалеть девочку в полупальто — впрочем, нет, теперь уже не в полупальто, а в красивом вечернем платье винного цвета (тут уж невольно поморщишься от вида собственного наряда) — которой приходится все это выслушивать, хотя… не она ли сама является виновницей Хелениного треволнения, так пусть и отдувается. Я же вот терплю, так и ей пора бы начать привыкать к своеобразию своей будущей свекрови!
Здравствуй, — протягиваю девушке руку и мужественно выдерживаю весь обряд знакомства. А потом Ванесса говорит: