Я рад, что ты здесь со мной, милая, я рад, что ты здесь со мной, — а потом еще тише: — Ни за что бы не хотел оказаться на месте бедного мальчика!
Не знаю, предназначались ли эти слова для моих ушей или нет, только имя «бедного мальчика» больше ни разу не всплывало в наших разговорах, мы словно вычеркнули его из наших жизней, тем более что и он сам приложил к этому порядочное усилие, сбежав «на край света», по выражению его собственной матери. И если только Хелена и упомянала имя сына в разговорах с нами, то мы вежливо отзывались толикой ничего незначащих фраз и снова замолкали.
И вот сегодня я снова увижу его…
… Я прыскаю себе в лицо прохладной водой и даже вздрагиваю, услышав осторожный стук в дверь ванной.
Мам, ты там? — Голос Евы звучит настороженно, словно она постоянно ждет от меня какого-нибудь подвоха в виде зажатой в пальцах бритвы для вскрытия вен. Но, нет, на такое я не пойду, и единственные шрамы, которые у меня есть и будут, это шрамы на сердце, которые, к счастью, не видны, и послеоперационный шрам с правой стороны живота, когда мне удалили селезенку… Ровно триста восемьдесят четыре дня назад.
Заходи, я умываюсь.
Ева окидывает меня таким цепким взглядом, что я враз припоминаю свои шестнадцать лет и мамин недовольный взгляд, когда я, по ее мнению, слишком долго задержалась на вечеринке друга.
Как ты?
Нормально, как видишь, — у меня почти получается правильная улыбка, по крайней мере дочери этой подделки хватает — она радостно улыбается в ответ. — Собираюсь завести Элиаса в садик и снова попытать счастье с работой… Кстати, сегодня у нас «день X“, не забывай!
Да, я помню, — Ева как-то смущенно заправляет прядь волос за ухо. — Пауль обещал, что это будет то еще зрелище…
Даже так, — во второй раз улыбнуться получается лучше. — В таком случае жду не дождусь этого вечера.
Тут уж я малость кривлю душой, поскольку встречи с Ником жду не без опаски: мало того, что расстались мы не самым обычным образом, так еще три прошедших года наложили на каждого свой отпечаток. Что он подумает, увидев меня снова? Разочарование, неловкость, безразличие… Любой из вариантов кажется мне одинаково неприятным.
Пойду приготовлю завтрак, — Ева выходит из ванной немного более счастливой, как мне кажется, и мы снова ничего не говорим о ее ночном появлении в моей комнате. Не беда… Так даже лучше. — Как ты смотришь на пару отваренных всмятку яиц?
Я отзываюсь положительно, хотя голода абсолютно не чувствую, и это вовсе не связано с яйцами всмятку.
По дороге в садик Элиас клянчит с меня обещание посетить с ним кукольный театр в выходные, все его друзья собираются там быть; мысленно я стенаю и бъюсь головой о стену, поскольку выносить жалостливые взгляды окружающих просто физически невыносимо. Но ради сына стоит себя пересилить… или отказать в последний момент…
В любом случае у меня есть заботы поважнее, чем какой-то там кукольный театр с дюжиной перешептывающихся мамаш, и с этой мыслью я припарковываю свой «ниссан» у очередного офисного здания на Плеррере, которое, судя по объявлению в местной газете, отчаянно нуждается в ассистенте главного директора. Я же нуждаюсь в работе, которая смогла бы обеспечить нас как банальными деньгими, так и моим отвлечением от гнетущих мыслей в частности.
К несчастью, для моего стажа работы я слишком долго пробыла мамой и слишком мало — практикующим работником финансовой сферы, так что, несмотря на явную нужду в специалисте, мной бессовестно пренебрегают: должно быть я мало похожу на специалиста в своем вытянутом мышиного цвета свитере и ношеных джинсах.
Хелена постоянно упрашивает меня пройтись с ней по магазинам и обновить гардероб, но я отнекиваюсь, ссылаясь на разные несуществующие дела, мне просто все это неинтересно, и вот результат.
Обхожу еще несколько мест, предлагающих различные вакансии, даже заглядываю в «Макдональдс», но, к счастью, вовремя понимаю, какой дурой покажусь этой ватаге шустро снующей молодежи, если сунусь к ним со своими заторможенными горем рефлексами. Становиться предметом насмешек как-то не хочется…
К вечеру, уставшая, но по-прежнему безработная, я падаю на стул в кухне Хелены и стенаю что-то о том, что лучше бы меня пристрелили, чем позволили провести еще один такой же бесполезно-никчемный день — лишь очередное разочарование в череде многих подобных же разочарований.
Сделай доброе дело, — отзывается на это подруга, — посыпь мою лазанью сыром.
Что, — удивленно ахаю я, не без толики сарказма, — ты доверишь мне такое ответственное дело?!
Хелена окидывает меня скептическим взглядом:
Ты, конечно, не выглядишь, как человек, которому можно доверить мою фирменную запеканку, — она многозначительно поигрывает бровями, — но долг дружбы обязывает меня сделать этот твой день хотя бы чуточку менее бесполезным: вуаля, сегодня ты помогла мне с ужином! Чем не приятнейшая полезность?!
Я награждаю ее почти веселой улыбкой и принимаюсь тереть сыр.
Во сколько придут твои гости? — интересуюсь я между делом.
В шесть, — Хелена даже прижимает руку к груди. — По-моему, у меня случится разрыв сердца от всех этих треволнений…
Как по-мне, так волноваться тут особо было не о чем: подумаешь, званый ужин в тихом, семейном кругу (умей я готовить так, как эта блондинистая фея, то и вовсе сидела бы себе и в ус не дула), впрочем не я знакомлюсь с будущей невестой сына, может быть, в этом есть особое материнское безумие. Как знать…
А, по-моему, у тебе сейчас бульон убежит, — указываю я подруге на клубы пара над плитой.
Та охает и начинает суетиться над своими кастрюлями, а потом, высунув кончик носа из всей этой почти колдовской парной завесы, произносит: