— Во Вьетнаме, да. Но я этим не горжусь. Я не за свою землю воевал, а пришёл на чужую. Как вашичу… американец, — он вдруг вызывающе прищурился: — Что ж ты не говоришь, будто я и есть американец?
— Потому что ты — лакота, — пожала я плечами.
Стив чуть наклонился ко мне, продолжая напряжённо вглядываться в моё лицо, и заговорил снова:
— А ещё я мстил. За Литтла, когда его убили. Он был моим другом, Малыш Джереми, и пошёл во Вьетнам вместе со мной, когда я… — он осёкся. — Неважно. Потом он погиб, и я знал, что убиваю за него. А потом… — он надолго смолк и наконец пробормотал. — Ни к чему тебе это всё знать, Птичка.
— Пожалуйста, говори, — взмолилась я, невольно схватив его за руку, которую он тут же отдернул, нахмурившись:
— Зачем тебе?
— Пожалуйста, рассказывай, — прошептала я. — Стив, пожалуйста.
Он тяжело усмехнулся:
— Ваштело, я расскажу. Мы как-то высадились в одной деревне… разведка передала, что там вьетконговцы. Наш взвод обторчался ещё в самолёте, и парни ворвались в эту паршивую деревушку, как стая голодных волков. Палили по всему, что движется. А я не стрелял. Мне нужен был настоящий враг, а не бабьё с ребятишками. А потом я услышал… — он на мгновение замолчал. — Услышал, как кто-то визжит в сарае. Пушка в руке — зашёл. А там была девчонка, лет десяти, наверно, их же хрен разберёшь, гуков этих, мелкие все такие… Голая, в кровище. И лейтенант наш, Бейкер, там — уже ширинку застёгивает. Поглядел на меня — зрачки во всю радужку, — заржал и говорит: «Что, тоже хочешь? Зови ребят!». Тут ещё двое наших за мной в дверь — тоже упоротые, суки, лыбятся. Девчонка эта в угол заползла, скулит там, как собачонка…
Он опять умолк, отрешённо глядя перед собой.
Я не дышала.
— Тогда я парней просто вырубил, а лейтенант начал рыпаться… его пристрелил. И выволок наружу, — продолжал Стив спокойно. — А тут и вправду вьетконговцы ударили нам в задницу, и начался настоящий бой. Когда мы из деревни выходили, нарвались на минное поле, там меня и располосовало. Отправили в госпиталь. Я думал, что те двое говнюков, которых я вырубил, меня сдадут, но нет. Совсем обдолбанные были тогда, видать, ничего не запомнили. Вот так эта война для меня и закончилась, — он поднял голову и посмотрел на меня: — Ну? Что скажешь, Птичка?
И я, не раздумывая, ответила:
— Скажу, что ты был прав.
Стив хрипло засмеялся, не сводя с меня глаз:
— Бешеная, точно, — и, оборвав смех, добавил едва слышно: — Зачем я тебе это рассказал? Я никому не рассказывал.
Он вдруг стремительно вскинул руку, сгребая в горсть волосы у меня на затылке и с силой притягивая меня к себе:
— Хватит болтать! Это наш пикник, малышка.
И его потрескавшиеся тёплые губы требовательно раскрыли мои — дрожащие и неумелые.
Я зажмурилась.
Так вот оно как… вот оно, значит… вот…
Бессвязные обрывки мыслей проносились в моей опустевшей, закружившейся голове, пока его язык настойчиво ласкал мой рот, а ладонь, зарывшаяся в волосы, сжималась всё сильнее. Машина покачивалась, угрожающе потрескивая, резко воняло бензином, кровавая луна светила ярче солнца. Это было чистым безумием, чистым… блаженством.
Вторая рука Стива нашла мою грудь под расстегнувшейся блузкой, нетерпеливо отдёргивая кружево белья, и он уверенно покатал меж пальцев мои напрягшиеся соски.
Господи Боже!
Мы могли уже лететь вниз на камни, а возможно, и летели — я бы этого не заметила. Я больше не была Рут Конвей, став просто огнём под его ладонью. Я бессознательно заёрзала и выгнула спину, чтобы прильнуть к нему ещё тесней, и услышала его сдавленный стон.
Меня словно холодной водой окатило. Господи, да что мы делаем?!
— Больно? — выдохнула я, чуть отстраняясь от его жадных губ и рук.
— Сладко, — севшим голосом отозвался он.
Внизу шумела река…. Или это шумело в моей бедной голове?
Стив вдруг широко улыбнулся. Глаза его шало блеснули: