— Или ты предпочла бы пойти дальше на уроки в мокром лифчике?
— Нет. Конечно нет, — щёки вспыхивают, стоит только представить картину.
Внезапно Алексей останавливает машину возле высокого здания, над первым этажом которого светится бело-зелёными буквами «Аптека», и выходит, молча хлопнув дверью. Я остаюсь ждать, кутаюсь в пальто, из-под которого тянет тонким ароматом от пиджака Лекса. Терпкий и свежий одновременно, нотки цитруса. Ему очень идёт этот запах.
Через пару минут Алексей возвращается и бросает мне на колени продолговатую коробочку.
— Намажь. Это от ожогов, — говорит, заводя мотор.
Как это возможно? Вот вроде бы человек оказывает помощь, но делает это с таким видом, будто отвратнее для него ничего нет. Я ведь не просила и не заставляла. А чувствую себя будто виноватой.
— Спасибо, — всё, что могу сказать, беря в руки коробочку.
И дальше мы снова едем в молчании. Я думаю о Лексе. О нём невозможно не думать. Интересно, какой он на самом деле? Прячется ли кто-то под маской, или он и правда весь из брони, прочных стальных пластин? Спаянный из железа — острых углов и смертоносного лезвия, к которому нельзя прикоснуться, не поранившись? У него ведь не только ко мне такое отношение. Люди вокруг боятся его. Я замечала. Видела Анины глаза, когда она рассказала, как Шевцов перевернул ей пачку сока на голову, видела короткий затравленный взгляд Эдика, когда спросила, что у него случилось. И ладно Чагин, но ведь Степанова не робкого десятка. Да взять даже его друзей. Они вроде бы и время вместе проводят, шутят, но стоит Лексу посмотреть неодобрительно, как улыбки сползают с их самодовольных лиц. Они прислушиваются к его мнению, не смеют перечить.
Страх и притяжение. Вот что он вызывает. Завораживает и пугает одновременно. Опасный коктейль.
— Тебе что, помощь нужна?
— Что?
Я за своими размышлениями не сразу поняла, о чём он говорит. Удивлённо посмотрела и тут же обожглась о тёмный, тяжёлый взгляд.
— А потом ты обижаешься, что я называю тебя бестолочью. Я про мазь.
— А…
Мои щёки в очередной раз за этот час вспыхнули. Такими темпами, на них тоже появятся ожоги.
— Дома уже.
— Сейчас.
Спорить бесполезно. Себе дороже. Я раскрыла коробку и достала тюбик. Отвинтила крышку и выдавила слегка желтоватый гель. Руки дрожали. Аккуратно, чтобы полы пальто не распахнулись, я просунула руку и размазала гель по коже чуть ниже шеи. Сначала было холодно, но потом кожа стала успокаиваться и печь меньше. Лекарство и правда помогло. Хорошо хоть на груди сильно не попало, кожа там слишком нежная, да и бюстгальтер спас, а вот в районе третьей пуговицы пекло сильно.
— Это Ирка сделала?
Тётя Соня в детстве всегда говорила мне, что ябедничать нехорошо. И как бы мне не хотелось надуть щёки и угукнуть, я всё же сдержалась.
— Нет. Просто поднос взяла неудачно.
— Врёшь, — цедит сквозь зубы Шевцов, а потом резко тормозит, свернув автомобиль на обочину.
Я не ожидала такого манёвра, и по инерции дёрнулась вперёд, почти слетев с сидения. Едва успела поймать полы пальто, чтобы те не распахнулись, обнажив грудь. Лекс — псих. Это данность, не подлежащая сомнению.
Он разворачивается ко мне и дёргает за рукав, возвращая обратно в кресло, заставляя сердце отчаянно зайтись в страхе. Я смотрю на по-мужски широкий разворот плеч, кожаная куртка, что сидит как влитая, тонкие губы сердито сжаты.
— А теперь ещё раз спрошу: это сделала Ирка?
И я не смею врать.
— Я не знаю. Наверное…
Мой голос дрожит, взгляд цепляется за нервно сжатые мужские кулаки. Он злится. На меня? Я ведь сказала правду.
— Не. Смей. Мне. Больше. Врать, — шипит, чеканя каждое слово. — Поняла?
Киваю.