Успеваю сделать всего пару шагов к двери подъезда, как одновременно слышу два голоса, зовущих меня по имени:
— Полина!
Оборачиваюсь, сначала замечая Ника. Он вышел из машины и стоит с водительской стороны, положив одну руку на приоткрытую дверь. И почти сразу вижу джип отца, а потом и его самого. Он переводит прищуренный взгляд с Ника на меня и обратно. Разглядывает его пристально. Отец даже делает шаг в его сторону и в этот момент мне становится страшно. Понимаю, он не просто зол: дышит глубоко, а его пальцы то сжимаются, то разжимаются. Мне кажется, ещё мгновение и он набросится на Ника с кулаками.
— Папа! — громко зову его.
Он вздрагивает, словно мой голос возвращает его к реальности. К моему огромному облегчению, бросив на Ника последний взгляд, идёт в мою сторону. Схватив меня за локоть, молча затаскивает сначала в подъезд, потом в лифт. Мне больно, второй рукой я пытаюсь расцепить его пальцы, но безуспешно.
Открыв дверь в квартиру своим ключом, отец с такой силой вталкивает меня в прихожую, что мне с большим трудом удаётся удержаться на ногах. Не обращая на меня внимания, не разувшись, идёт в ванную. Он включает воду в раковине и начинает плескать себе в лицо, видимо, пытаясь успокоиться. Таким злым я не видела его ни разу. Топчусь у порога, не зная, как вести себя с ним. Умывшись, он вытирается, и по-прежнему, игнорируя меня, проходит в гостиную. Через несколько секунд слышу, как открывается дверца бара, как звенят бутылки.
Я успеваю снять с себя верхнюю одежду и переобуться в домашние тапочки, когда отец появляется на пороге гостиной со стаканом виски в руке. Он сверлит меня тяжёлым взглядом, делает глоток, а потом презрительно выплёвывает:
— Если ты хотела быть похожей на шлюху, то поздравляю, ты выглядишь как шлюха.
Обидно. Я не стала бы спорить с ним, если бы он начал выговаривать мне из-за обмана насчёт вечеринки. Попробовала бы объяснить, как получила четвёрку. Но обзывать меня шлюхой? Это слишком даже для него.
— В моём внешнем виде нет ничего вызывающего, — стараясь сохранить спокойствие, отвечаю я. И это так. На мне простая чёрная кофточка, открывающая плечи, и расклёшенная юбка, вполне приличной длины. На лице нет ни грамма косметики!
— Со стороны виднее, знаешь ли, — недобро усмехнувшись, продолжает гнуть свою линию отец. — И дело не только в твоём внешнем виде. Где ты шароёбилась всю ночь? Трахалась с этим сучёнышем, что привёз тебя? — на последнем вопросе он повышает голос, делая шаг ко мне. — Вместо того, чтобы нормально учиться?! — свободной рукой достаёт из заднего кармана джинсов мою зачётку. Я оставила её вчера на столе в своей комнате, зайдя переодеться после экзамена. Размахнувшись, он бросает её в меня. Такого я никак не ожидала. Не успеваю увернуться, получая зачёткой по лицу. — С этого момента ты под домашним арестом. Выходить из дома будешь только в университет. Ещё раз увижу рядом с тобой этого уёбка, урою его. Я всё сказал.
— Да пошёл ты! — хватит! С меня хватит! Столько лет я была примерной дочерью, а в ответ получала от него лишь постоянные замечания, вперемешку с указаниями, что и как мне делать. Я не заслужила к себе такого отношения. Я не девочка для битья в конце концов!
— Что ты сказала? — цедит сквозь зубы отец, подходя ко мне почти вплотную
— Что слышал! — больше не пытаюсь сдерживать себя. Хочу высказать ему всё, что копилось во мне многие годы. — Мне восемнадцать, и если я захочу, то буду трахаться ночи напролет с тем, кто мне нравится! — выкрикиваю ему в лицо. — Ты мне не указ!
— Запомни раз и навсегда, — больно схватив меня за плечи, в бешенстве выговаривает отец, — ещё раз, мелкая дрянь, позволишь себе поднять на меня голос, я выставлю тебя на улицу.
— Я и сама уйду! Ты же чудовище! Правильно мама сделала, что бросила тебя! — острая боль обжигает губы. Не сразу понимаю, что случилось, только хватаясь пальцами за лицо. Он что… ударил меня? — Жаль, что ты не сдох в девяносто шестом, — выдавливаю из себя, с трудом сдерживая слёзы.
Хватаю свою сумку, тянусь к шкафу, чтобы взять пуховик, но отец прижимает дверцу рукой, не позволяя мне открыть её.
— Вали, — он кивает в сторону входной двери. Кривая, по-настоящему страшная, ухмылка искажает его лицо.
Больше не говоря ни слова, я выскакиваю из квартиры. Только оказавшись возле подъезда, понимаю, что стою на улице в конце января в тапочках, капроновых чулках и без верхней одежды. И идти мне некуда.
Глава 4
И мы все жевали жвачку,
Веселились с водными пистолетами
А потом мы выросли, и жизнь стала сложнее,
Со всем этим дерьмом слишком сложно справиться.
The Neighbourhood — Alleyways
Неприятный солоновато-металлический привкус, который появляется во рту, выводит из ступора. Пальцами дотрагиваюсь до нижней губы — на их кончиках остаётся след крови. Я смотрю на неё, постепенно осознавая произошедшее. Следом приходит ощущение боли в саднящей губе и холода, пробирающего до костей. Но я продолжаю стоять на месте, до конца не понимая, куда идти и что делать. Внутри меня как будто пустота: нет ни чувств, ни мыслей, ни сил. Я даже заплакать не могу.
Скрип подъездной двери заставляет подпрыгнуть от ужаса, на какую-то секунду кажется, что сейчас из неё выйдет отец. Я отступаю в сторону, пропуская мимо себя всего лишь соседку с шестого этажа. Пожилая и донельзя вредная женщина бросает на меня удивлённый взгляд, в котором на место изумлению быстро приходит презрение. Осуждающе качая головой, она начинает осторожно спускаться по скользкой от плохо-счищенного льда лестнице, что-то бормоча под нос. До меня лишь долетают отдельные слова: молодёжь, с ума посходили, меньше шастать. Но я даже готова сказать ей «спасибо» за то, что своим появлением она возвращает меня к реальности.
Холодно. Нужно найти какое-то более-менее тёплое место. Оглянувшись по сторонам, вспоминаю, что в крайнем подъезде на двери вроде не было ни замка, ни домофона. Мне везёт, память меня не подводит. Зайдя внутрь, поднимаюсь на несколько лестничных пролётов вверх. В подъезде тоже довольно прохладно, но терпимо. По телу проходит неприятная дрожь, вызванная то ли тем, что я ощутимо замёрзла, то ли пережитым нервным потрясением. Кожу на ногах и руках покалывает, и я растираю себя ладонями, массирую уши и щёки, подпрыгивая на одном месте: всё это помогает не только чуть-чуть согреться, но, как ни странно, немного успокоиться.
Надо что-то делать… для начала решаю покопаться в сумке. Радует, что нахожу в ней мобильник, обычно я таскаю его в карманах. Вот только зарядки осталось меньше двадцати процентов. Достаю кошелёк, пересчитываю наличность — не густо: сто семьдесят четыре рубля, а стипендия только после каникул. Да и та, даром, что повышенная — шестьсот с копейками, на неё при всём желании месяц самостоятельно не проживёшь.
Нужно связаться с Верой. Единственный взрослый человек, которого я могу назвать по-настоящему близким. Уверена, она не станет впадать в панику, обвинять меня в чём-либо или устраивать допрос. Она просто постарается помочь. Не успеваю набрать её номер, телефон звонит и на дисплее высвечивается: Папа. Скидываю, не раздумывая. Он звонит вновь, ещё раз и ещё… я заношу его номер в чёрный список дрожащими пальцами. Перед глазами проносится наша ссора, я как будто наяву вижу его лицо, искаженное злобой. И всё моё напускное спокойствие пропадает, хочется свернуться где-нибудь в клубочек в тёмном углу и вылезти из него только тогда, когда всё вновь станет хорошо.