Утром третьего дня, когда до цели оставалось уже немного, Аверя затянул было песню про веселого кладоискателя, который за сто таланов подрядился сосватать лешему кикимору, но не успел начать и третий куплет, как сзади послышались крики:
— Берегись! Берегись!
Ребята едва успели отпрянуть. Мимо пронеслась длинная шестиконная повозка, по краям которой сидели солдаты, а в центре возвышалась деревянная клетка, где находился седобородый человек в темной одежде и со скрученными руками. Голова его была низко опущена.
— Смотри! Это же Евфимий! — произнесла Аленка.
— Это который вас воспитывал? — спросил Максим.
— Да. — Аверя ударил лошадь плетью, догнал повозку и крикнул:
— За что старца повязали?
— Не твое дело, парень! — откликнулся начальник конвоя.
— Я добром спрашиваю…
— А я и отвечаю добром! И добром предупреждаю: не вздумай тут распальцовку делать, не то пристрелим, как собаку. Так государь повелел!
Аверя натянул поводья и чертыхнулся. Евфимий еще успел поднять глаза, и мальчик увидел в его взгляде и грусть от осознания того, что новой встречи, вероятно, уже не будет, и легкий укор за своеволие, некогда проявленное ребятами, и твердую решимость пострадать за какое-то очень важное и правое дело. Аленка поравнялась с друзьями:
— Что они сказали?
— Ничего!
— Какая же вина на Евфимии? Ведь так возят только самых страшных преступников! И что же такого он может сказать народу, если ему даже рот заткнули?
— Почем я знаю? — раздраженно ответил Аверя. — Одно ясно: в бухте уже ждет корабль, на котором Евфимия без промедления в столицу отправят. Если что и выведаем, то лишь там.
— Может, и с Евфимием успеем проститься. Поспешим, Аверя!
— Нет уж! Ему плаха уготована, а мне того раза хватило, и вторично нет охоты это видеть!
Аверя оказался прав: когда ребята ближе к вечеру прибыли в город, старца там уже не было. Словоохотливые грузчики на пристани подтвердили, что некоего «знатного вора» посадили на корабль, тотчас же поднявший якоря. Ближайшее судно должно было отплыть в столицу на следующие сутки в полдень; Аверя и Аленка договорились с капитаном о проезде и заплатили за Максима (сами они как кладоискатели могли ехать бесплатно). Далее ребята сняли на одну ночь комнату на постоялом дворе, где разместили вещи. Эти хлопоты позволили забыть о неприятной сцене на дороге, и после ужина Аверя предложил заглянуть в соседний кабак, выпить меду, который, по слухам, был здесь очень уж хорош.
Народу в кабаке было немного: только дальний столик занимало несколько человек, по-видимому, посадских тяглецов, да чуть поближе к выходу сидел рослый мужчина с тугим кошелем на поясе. Держался он степенно и не встревал в разговор соседей, обрывки которого долетали и до ребят.
— Так ты второй день как из столицы, Мефодий?
— Бог привел туда, привел и обратно!
— Что слыхать о государе?
— Плохо ему, помрет скоро!
— Дурная весть, братцы: все загинем!
— Это почему?
— Смута будет!
— Так у царя вроде сыновья-погодки есть: Василий да Петр.
— Проку с них мало: порченые они. Дормидонт-то, почитай, самозванец…
— За такую хулу — кнут!
— А чего играть в ухоронки? Он ведь сам после смуты на престол уселся, потому и страшно сделалось ему, что дети, как в силу и разум войдут, спихнут его оттуда! Вот и постарался, чтоб не было у них ни того, ни другого…