— Светлый день, Ягада. Прости, если отвлек. Мне показалось, что ты чем-то встревожена? Неужели из-за тренировок?
Вопрос взбил всмятку нервы, будто миксер вскружил её неуверенность и постоянные упреки Иридия к тренировкам.
— Светлый день, — ответила тщедушно. — Нет, Иридий, чувствую себя отлично. На улице просто прохладно. Я замерзла, пока сидела на скамейке. Вот тихонько знобит.
Наследник отпустил руку и промычал в фильтр. Давил тупик в сознании.
— Ясно, — увядще произнес.
Они помолчали.
— Эм-м, — снова он начал, — проводить тебя?
И, несмотря на чёрствость, несмотря на ненависть к её выбору, Иридий не уходит. Промелькнула надежда, что есть нечто значимое, большее, чем влечение к зреющей деве. В свете её галактики лик Иридия преобразился.
— Конечно! — воскликнула. — Надеюсь, ты не отвлечешься от дел?
Рука Иридия обхватила локоть. Он уверенно примкнул.
— Да так. Мелкие дела остались, — сказал отвлеченно, а потом пылко заговорил. Этот голос забил по ностальгии. В детстве они безумолку болтали, разделяя любознательность и тягу к новому. После стольких лет её всегда подбадривает этот живой выразительный голос.
Он говорит, а чувства горят. Ванадий не мог передать тепло, но одна мысль о том, чья рука лежит в ладони — сладко греет. Взбухало возбуждение. Иногда она думала не только о руке. Ягада позволила бы коснуться и груди, и талии. Чужих рук девушка боялась, но только не его.
Но вот дальше легкого возбуждения не идёт. Каждый раз Ягада задумывается, что будет. А именно — всё изменится. Мир станет другим. Нужно будет изменить себя. Даже если нет желания. Даже если нравиться быть такой, как сейчас. Она любит мечтать, летать по ветру. И всё уйдет. Негласные правила приказывают, что каждая дарссеанка в замке отдает себя. Это значит — стандарт "какой ты должна быть плодоносной девой", "какой быть матерью перед дитё", "какой быть любовницей". Как только растет твоя ценность, ценность превращает тебя в раба. Ты превратишься в вещь, как в драгоценность, которой владеет страна, общество, ребенок.
О последнем девушка беспокоилась больше всего. Дети могли отнять всю энергию любопытства, жажду знать, путешествовать или попросту все желания и оставить оковы обязанностей, как утешительный приз, как гарантию, что ещё жива. Потому Ягаде страшно ступать навстречу Иридию. И кроме как стоять на месте, она не видит выбора. Неуверенности никогда не было раньше, пока не возник вопрос: как остаться собой там, где "я" не нужно.
— Говорят, что скоро космический корабль впустят в строй, — подчеркнул Иридий, когда чуть поднял голос, а потом прижал к себе. — Планеты и звезды ждут. Слышал, повелитель готовит список желающих. Тебе не приходило приглашение? От Ютия, например?
— Но я, — помялась Ягада.
— Приходило? — догадался наследник, резво глянул на деву. Ягада спрятала глаза. — Прости. Не моё дело. Я просто помню, ты мечтаешь путешествовать. А тут шанс. В космосе нет белых королей, зато есть неизведанные планеты.
Девушка приникла. Ей стало тяжело, будто сердце ощущало предательство.
— Ютий предложил, но я ещё не решила, — ответила скованно.
Иридий смолк. Он не мог понять, что же волнует Ягаду, как выглядят девичьи капризы, а ещё как выглядит список Ютия. Две загадки, которые наследник мается разгадать. О втором Варфоломей рассказал лишь по фрагментам, дошедшим отголоскам. Настораживало и то, что никто не предупреждает о планах и сроках. Даже Варфоломей в неведение.
Вдруг Ягада остановилась. Иридий припомнил комнату, дверь словно сама олицетворяла Корага. Дева отпрянула, привстала, постучала.
— Ягада, эта комната пуста, — приметил Иридий настороженно. Что-то начало бить тревогу, будто интуиция или ожидание плохого сюрприза.
В ответ Ягада покачала головой и сказала:
— Это комната Ютия.
Голос за дверью вспорол грудь и посадил накал. Сердце взбудоражено заколотилось. Биение наследник ощущал в груди, в висках даже в пальцах, как будто вспыхивал взрыв от атомной бомбы, и ударную волну осязали все клетки тела. Возникла недомолвка и неловкая пауза. Иридий не мог вырвать слова. Ягада всегда приходила к нему одному: в комнату, в кабинет, в спортзал, когда его тренировал Кораг. Но теперь дева стучится к другому.
Дверь приоткрылась. Свет просочился из щели, намекая, что там некто есть, что там её ожидают. Девушка немощно попрощалась, отняла виновный взгляд. Иридий помнил этот взгляд.
"На самом деле отец хотел мальчика. Да, за здоровую плодородную деву дарссеанин получает почет и всё уважение. Но отец все равно хотел мальчика", — говорила она поникшем голосом и снисходительно улыбалась. Тогда Иридий будто почувствовал укол, будто осознал, что, если не отец, то он будет любить её. Наверное, это и был тот самый момент, когда обычная привязанность превращается в сильнейшее чувство.
Рука Иридия на мгновенье потянулась, но дверь уже закрылась. Теперь будто сам Кораг стоял между ними и презренно его осекал. У Иридия не нашлось слов, чтобы описать всю ненависть. Казалось, что наглец спрятался за святилищем Корага, что бесчестный мерзавец скрывается за покойным рыцарем — героем войны, и теперь там помышляет прилизаться к большему.
Иридий клюнул фильтром, стоя у комнаты.
— Ты её не получишь, — злобно прошептал он двери. В уме ещё не просохли слова Ютия: "победитель на вкус", его надменность и наглость в тоне, будто хищника, уверенного в победе, подстать оскалу Арагонде перед чужими жизнями. — Ты никого не получишь.