— Думаешь, он желает зла мне?
— Нет, он никому его не желает.
— Тогда чем он опасен, Рони?
— Он играет с нами, он… — Она снова запнулась, побледнела. — Мы все для него куклы. Никто для него не имеет ценности. Он как будто лжет и говорит правду одновременно.
Мне стоило труда удержать иголку в ослабевших пальцах. Рони подметила то, о чем я и сама за сегодня уже не раз думала. В Роке искренность и фальшь сплелись так тесно, что казалось, отделить их друг от друга невозможно. Временами это сбивало с толку, но чаще — пугало.
Рони стояла передо мной прямо, гордо держа голову, но в глазах уже закипали слезы. Видимо, разговор выбил ее из хрупкого равновесия, которое ей не удалось восстановить снова. Я отложила вышивку в сторону, не воткнув в ткань иголку. Она повисла на тонкой красной нити, тянясь острием вниз. Я встала и порывисто, совсем мне несвойственно, обняла сестру.
— Все будет хорошо, я обещаю, — сказала я и уткнулась носом ей в макушку. Ее волосы пахли лавандой, но мне все равно почудился запах костра. Мне стоило большого труда невозмутимо продолжить: — Я позабочусь о тебе и сестре. Вам не о чем волноваться.
— Обещай, что не покинешь нас.
Голос Рони стал глухим, и я поняла, что она имела в виду.
— Я буду с вами. Сейчас и всегда.
— Кроме тебя у нас никого больше не осталось.
— Я знаю, малышка, знаю.
Когда раздался деликатный стук в дверь, Рони уже почти перестала плакать, а я — жалеть о том, что позволила состояться разговору, спровоцировавшему ее слезы.
— Кара? — Толстый ворс дорого ковра осторожно примяли тяжелые мужские сапоги. Походка Рока стала еще более мягкой, впрочем, возможно, мне это только показалось. — Вы готовы? Нам пора.
Я взглянула на часы. Без пяти минут полночь. Странное время для прогулок, но в моей жизни теперь слишком много странного и непонятного.
Я отстранилась от сестры и тревожно заглянула ей в глаза.
— Мне нужно идти, милая. Ты справишься?
Та прожгла Рока испепеляющим взглядом и равнодушно передернула плечами. Отвечать она ничего не стала. Возможно, посчитала вопрос унизительным, возможно, решила сохранить лицо — после слез ее голос мог дрожать.
Я нежно коснулась губами ее лба — она не успела увернуться, — и, накинув плащ, вслед за Роком вышла из комнаты.
Мы преодолели лестницу и подошли к черному входу, когда Рок негромко заметил:
— Ваша сестра выглядит встревоженной.
— Она остро переживает случившуюся трагедию.
— А вы, Кара? Что чувствуете вы?
Я задумалась. В последние два дня я так часто старалась подавить в себе тревожные чувства, чтобы не расстраивать девочек, что теперь и вправду как будто ничего не испытывала. Разве что…
— Желание, чтобы все это закончилось. Поскорее.
Злость, досада, боль потери, страх — все это жило во мне, но как будто отступило на второй план. Я приняла решение и теперь хотела как можно скорее его исполнить. Возможно, во мне говорила трусость — я опасалась, что могу не справиться, сдаться. Эта мысль ужасала. И (я отдавала себе в этом отчет, пусть и неохотно) она страшила меня не меньше, чем понимание: избавлением от моих проблем станет чья-то жизнь.
Этот клубок противоречий все сильнее разрастался, все теснее оплетал своими нитями мое сердце.
— Хорошее желание. Обдуманное, неэмоциональное. Вы все больше импонируете мне, Кара.
Он приоткрыл дверь и тактично пропустил меня вперед. Я молчаливо проскользнула мимо него, не решаясь спорить. Рок ошибался. За моими словами стояло так много эмоций, что мне было легче сделать вид, что я не испытываю их вовсе, чем признаться в них.
— Куда мы идем? — В этот раз я позволила себе проявить любопытство. Оно отвлекало от тяжелых мыслей. — Снова к дубу?