— Не нагоняй жути.
Почувствовав, как спине пробегает добрая сотня мурашек, я осторожно выбралась из седла.
— Эй, мил человек! — заорал кузнец в открытую дверь трактира. — Нам бы лошадей определить да напоить.
На пороге мигом возник трактирщик. Лицо мужика выражало знатное удивление, мол, вы тут чего забыли?
— Отец, ты чего уставился-то? — друг всматривался в ошалелые глаза хозяина. — Здравствуй, говорю. Нам бы лошадок…
— Слыхал, — вдруг заговорил трактирщик. — И вам здравствуйте, люди добрые. Не себе на руку, но вам в помощь — ехали бы вы дальше.
— Чего это? — пришла моя очередь удивляться. — Неужто не нужны тебе деньги? За ночлег и еду заплатим, не переживай. Как вижу, с посетителями нынче негусто.
— Девица, коли живот дорог, забирай своего молодца, и тикайте отсюда, — хозяин только зыркнул на нас недобро и обратно в трактир шмыгнул.
— Ничего себе… — Ярка почесал растрепанный на ветру затылок. — Нет, так дело не пойдет.
Привязав наших лошадок, он резво перепрыгнул ступени крыльца и исчез за порогом. Что делать?.. Только следом отправляться.
Просторный зал с пятаком широких столов пустовал. Мухи лениво обхаживали скатерти и неторопливо сновали в воздухе, не находя угощения.
— Отец, что у вас тут приключилось-то? — кинул Ярка застывшему у входа в подсобку трактирщику.
— Рускальским языком тебе сказано — уезжай! — твердил мужик.
— Расскажешь, что приключилось, может, и уеду.
— Вот дотошный, — пробурчал хозяин, приглашая жестом к столу.
Переглянувшись, мы с Яркой уселись на длинную лавку напротив трактирщика.
— Чудо-юдо прилетит скоро за данью. Вот мы всех путников дальше и отправляем. Видали, никого в селе на улицах нет. Одни вы не уйметесь никак с вопросами.
— Что же вы помощи не попросите? — мои глаза округлились. — Тут всякий люд мимо едет: и воины славные, и колдуны всякие...
— Просили, девица. Ой, просили! — с отчаяньем, хозяин стукнул кулаком в грудь. — Только или народ нынче трусливый, или никому до нас дела нет — не соглашаются помочь. Один кудесник мороку нагнал на село, чтобы не вечерело, да и то рухнут его чары вот-вот. Как темнеть соберется — прилетит изверг окаянный. Отдам собственными руками, — он протянул трясущиеся ладони, — кровинушку мою — Вареньку — чудищу поганому. Жребий так выпал, мне и отдавать. Горе! Горе! — со слезами в голосе запричитал мужик.
— Так, если вы давно о том знаете, чего Гороху прошение не отправили? Выдал бы вам царь-государь колдуна какого подсобить, — продолжая перебирать варианты, я настойчиво отказывалась верить в беспомощность селян.
— Разбежался Горох… да не шибко-то. Ответ дал, мол, все колдуны его делами нынче заняты, ни одного свободного и никакой возможности…
— Вот что, отец, — Ярка встал из-за стола. — Сообрази-ка нам факелов десятка два и веди свою Вареньку. Будем чудище поганое изводить!
— Ты в своем уме?! — зашипела на друга, поглядывая на убитого горем трактирщика. — У тебя даже меча нет!
— Я подковы руками гну, Васенька. Что же, бока нечисти намять не сдюжу?
— Поможешь, что ли? — обрадовался трактирщик.
— Попробую, — кивнул Яр.
Одно дело — хорохориться и мечтать, совсем другое — на чудо-юдо с голыми руками идти. Нет, мне тоже хотелось помочь трактирщику, но не без подготовки же, не понять как. Что там за чудо-юдо такое, какая нечисть? По сбивчивым рассказам отца Вареньки выходило, что прилетит не то змей-Горыныч о трех головах, не то гора крылатая с одной. А под конец он заявил, мол, ничего не знаю, но зубы страшные, аж сердце в пятки падает.
Варенька оказалась девицей молчаливой. Только понуро глазки в пол опускала да вздыхала. Фигурой дочь трактирщика удалась, в Рускале таких любят: что горшок, только с ножками. И вот стоит эта утварь что глиняная, только носом шмыгает — никакой помощи. Подумала, может, немая? Так нет — отец уверил, что вполне здорова, боится дюже.
Снабдил нас трактирщик факелами, дочь родную в маковку чмокнул и отправил в лес — куда чудо-юдо за добычей прибудет, как только сумерки неба коснутся.
— Вась, зажги-ка, — друг воткнул последний факел в землю.