— Ничего не хворая, — огрызнулась я. — Сотни нет, но пятьдесят наберу. Знаю его, — кивнула я на Потапа, — он драться не станет. Весь день стоять будешь — только деньги потеряешь, а шкуру снять умудриться надобно.
Мужик серьезно призадумался. Поглаживая расшитый кафтан, он переводил взгляд с аспида на меня и щурил глаз:
— Добро! Давай полсотни и пусть летит отсюда. Надоело с ним возиться — сил нет.
Пересчитав содержимое кошелька, забрала три лишних золотых. Мужик звякнул монетами в мешочке и изобразил добрую улыбку:
— Давай отсюда, пока я не передумал!
Потап, забыв о печали, безо всяких благодарностей в мою сторону, расправил огромные кожаные крылья, нагоняя тень на собравшихся. Народ заохал, кто-то завизжал, обернулись царские прислужники. Аспид, пригнув длинную шею к земле, грохоча огромными лапами, разбежался и взмыл в подернутое тонкими облаками небо. Народ только с ног повалился и пуще гам поднял. Чуть сама наземь не упала — Ярка удержал.
— Затопчут! — кричал друг, укрывая меня от обезумевших. — Давай в обратную сторону!
Доля всегда и все взвешивает ровно — если пуд добра с утра получила, то пуд лиха в обед ожидать надобно. Сколько бы я не отмахивалась от этой приметы — сбывается, хоть тресни.
Последние деньги за Потапа отдала — мое решение, но вот оказию в ярмарочных конюшнях не могла угадать. Оказывается, чтобы забрать нашу лошадку нужно приплатить конюху еще раз. Сдал лошадь — отдай и задаток, а потом гуляй, сколько влезет. Только как скотину забрать соберешься, заплати вторую часть, иначе иди куда шел — пешком, конечно. Правила подкреплены указом Гороха — подпись, печать. Сколькие по незнанию коней лишились в пользу царских конюшен — представить страшно. Конюх запросил аж двадцать золотых, а у нас Яром всего пятак на двоих.
— Съездил в столицу, — сердито бурчал друг.
— Ярушка, прости, — у меня сердце от вины разрывалось.
— Ладно, Вась. Я же не на тебя злюсь.
— Правда? — метания в груди немного поутихли.
— Правда-правда.
Вздыхая, друг наблюдал, как нашу кобылу передают в руки добрых молодцев из царского патруля.
— Надо к кому-то прибиться, — искала выход, чтобы хоть как-то подбодрить Ярку, — может, на телеге довезут добрые люди до Трактового, а там за пару золотых клячу какую-никакую выторгуем.
— Васенька, — Яр вдруг поменялся в лице, в глазах заиграли озорные огоньки, — ты поезжай домой, а я тут останусь.
— Ты чего такое говоришь, Ярушка?
Огоньки во взгляде кузнеца быстро превращались в настоящий пожар — настойчивый и беспощадный.
— Дождусь возвращения царских колдунов в Первоград и попрошусь в ученики. Когда мне еще такая удача выпадет, Вась? Просижу в кузнеце до старости, так ничего и не добившись.
— Счастье оно ведь не только в странствиях да в колдовстве…
— В чем же еще-то?
— Хоть бы в любимых, в землях вольных, в работе, что спорится, ежели сердце поет…
Друг словно и не слышал моих слов. Мыслями он уже поступил в ученики, а возможно, и грамоту получил — видела в серых глазах Ярушки, как билась мечта, будто птица в клетке, все выбраться на свободу пыталась.
— Вась, а оставь мне книжку теткину. Позанимаюсь, пока колдунов ожидаю.
— Что ты?! Ты что?! Нельзя книгу передавать кому попало…
— Значит, я — кто попало?! — мгновенно рассвирепел кузнец. — Так, значит?!
— Ярушка, не то сказать хотела, — спешила оправдаться с дрожью в груди.
— Что хотела, то и сказала! — исподлобья глядел Яр. — Не поминай лихом, Василиса Дивляновна.
Друг резко развернулся и зашагал прочь от ярмарочной площади. Растерянная, со слезами на глазах замерла, не зная, что делать, а когда сообразила следом за ним кинуться, поздно оказалось — широкоплечая фигура Ярки затерялась в толкучке. Уж как я народ локтями расталкивала, в каждом похожем молодце Яр чудился, но он будто сквозь землю провалился.