— В книге «Циферблат судьбы» есть такие слова: «Олуди не ходят старыми путями». Беда мудрецов в том, что они требуют от жизни точного следования ими же придуманным образцам, чего она никак не может им дать. Шедизцы в этом смысле оказались прозорливее нас. Они, как и мы, ждали прихода следующего олуди в тридцать втором веке. Причем, заметь, в отличие от нас они ждут не кого-то, а возвращения олуди и великого царя Хасафера — того самого, от прихода которого страны ведут отсчет своей истории. И несмотря на неправильные время и место, они поверили, что Алекос и есть тот, кого они ждали.
— Ты утверждаешь, что он — тот самый олуди, что почти три тысячи лет назад впервые объединил страны?
— Этого я не могу утверждать и думаю, что даже он сам никогда не сможет предоставить этому доказательства. Но он олуди. Да.
— Почему же? — спросила она в отчаянии.
— Подумай сама, Евгения. Твой кругозор шире, чем у остальных, и ты без труда прозреваешь даже скрытую истину. Просто заставь себя думать.
Евгения молча смотрела на него, и, вздохнув, Ханияр принялся расхаживать по залу.
— Он появился в степях в пятьдесят пятом году. Всего через два года он завоевал Галафрию. Два года для объединения сотни вечно воюющих друг с другом племен — это невероятный срок. А с каким оружием он это сделал? Все эти века степняки не могли продвинуться дальше на север отнюдь не из-за страха перед горами, а из-за того, что их мечи и копья не могли сравниться с нашей сталью. Значит, Алекос дал им новое оружие. Те же пушки — ты ведь сама говорила, что для них требуется особый металл. Конечно, можно предположить, что они — изобретение Мата-Хоруса, но даже среди островитян не найдется таких дураков, чтобы дать подобное оружие варварам. Я думаю, Алекос принес их секрет оттуда, откуда пришел сам. Смотрим дальше. Всего за полтора года его правления в Шедизе выросли новые заводы, поднялся уровень жизни, так что даже обиженные прежней властью эмигранты спешат вернуться под его руку. Это о многом должно говорить тебе, ведь ты и сама сделала за последние годы больше, чем Хален и Барахия вместе взятые.
Ханияр остановился, пристально взглянул на Евгению. Она не могла говорить и сделала ему знак продолжать.
— Быстрота, стремление созидать — раз, — сказал он. — Его обращение с людьми — два. В самом начале он убирает со своего пути Амарха. Неважно, было то нападение спланировано им заранее или оказалось счастливой случайностью, в любом случае оно показало, что судьба и небо — на его стороне. Процеро посылает ему навстречу Нурмали, который давно мечтает о власти. Я уверен, Нурмали отправился в этот поход, надеясь разгромить врага, обрести доверие солдат и, вернувшись в Этаку, попытаться силой захватить власть. И что происходит? После встречи с Алекосом он преклоняет колено, приносит ему присягу и помогает завоевать трон, на который метил сам! Это было полтора года назад. Что мы слышали о Нурмали за это время? Только то, что он верно служит новому господину, не помышляя более о единоличной власти. Бронк! — воскликнул Ханияр так неожиданно, что Евгения вздрогнула. — Я в жизни не слышал, чтобы Бронк говорил о ком-либо в таком тоне. Он видел столько правителей, столько притворства, но он верит, что Алекос — олуди!
— Все это не доказательства, — дрожащим голосом сказала Евгения.
— А что для тебя — доказательства?
— У меня есть моя сила. Я могу видеть и слышать. Могу исцелять. Он — не может!
— Об этом нам доподлинно неизвестно, — возразил Ханияр. — И не забудь, что не все олуди обладали этим даром.
Она покачала головой.
— И что же теперь, Ханияр? К чему ты ведешь?
— Нам нужно быть готовыми к чему угодно…
Она стукнула кулаком по столу, гневно выпрямилась.
— Ну уж нет. Я — олуди. Я — богиня. Не для того я столько лет работала не покладая рук, чтобы теперь услышать, что мне нужно быть к чему-то готовой. Все будет так, как я захочу!
Священник улыбнулся, подошел и обнял ее.
— Ты несешь благословение всему, к чему прикасаешься. Рука неба сопровождает тебя во всем, и потому ты не ведаешь неудач. Я буду молиться, чтобы так было и впредь.
В его последних словах ей послышалось предостережение, но она не пожелала прислушаться.
Зимой 2759 года в замке праздновали еще одну свадьбу. Нисий женился на Лунде — дочке Торжиса Эгвада, губернатора Ферута. Хален мог найти для сына невесту знатнее, но Нисий, знавший девушку еще по службе своей в Ферутском гарнизоне, не желал никакую другую, и отец в конце концов уступил. Он подарил молодым домик у водопада и строил для них большой дом в Киаре.
А весной 2760 года Бронк без предупреждения приехал в Киару. Евгения, только-только вернувшаяся из Иль-Бэра, занималась лечением Халена, который подхватил лихорадку на болотах близ Фарады, где провел последний месяц. Дикари уже давно вели себя мирно — насколько это слово вообще к ним применимо. Их вылазки становились все более редкими, и царь, заскучав на берегу, отправился на болота охотиться, где и заболел.
Болезнь была несерьезна, рядом с олуди невозможно было всерьез занедужить. Евгения заварила горькой коры, заставила мужа пить этот отвар несколько раз в день и пообещала, что если он не будет отходить от нее дальше чем на десять шагов, то через два дня поправится.
Хален с чашкой горького питья в руках сидел на скамье в углу площадки, давая советы жене, которая фехтовала на мечах с Венгесе. Тренировалась она теперь редко и без особого интереса, однако Венгесе все же приходилось тяжело.
— Она будто знает каждый мой выпад заранее, а двигается так быстро, что глаз не успевает за ней, не говоря уж о теле, — признался он, вытирая пот со лба. — Я не могу застать ее врасплох!
Забывшись, Хален протянул ему свою чашку, Венгесе глотнул, закашлялся, пролил лекарство на пол.
— Что за зелье!
— Прости, дружище. Из головы вылетело! — улыбнулся Хален.
Он с удовольствием посмотрел на свою царицу. Она беседовала с беременной Ливой, опустив к земле руку с мечом, стройная и сильная, в кожаном платье без рукавов, что так славно облегало ее высокую грудь, свободно сборило на тонкой, как у юной девушки, талии. Она была лишь немного ниже Венгесе, и мечи их весили одинаково, но она поднимала свой уверенно, как заправский воин. Почуяв его взгляд, Евгения повернулась к мужу. Безупречный овал лица, длинные четкие брови взлетают к вискам, как крылья ласточки, и в обращенном к мужчинам взгляде — извечная любовь. Но, как всегда, что-то в ее нежном и гордом лице опять полоснуло его по сердцу болью. Было в нем что-то трогательное, беззащитное, как отзвук давно ушедшего или еще не пришедшего страдания, напоминания о той тоске, которая крепче брачных уз привязывала ее к нему. Это сочетание силы и хрупкости заставляло его оберегать ее от всех возможных бед, как ребенка, — точно так же, как Сериаду и Алию.