— Нет! Помогите!
Руки опустились книзу, меч словно сам взметнул острие вверх и кончиком приник к обнажённой белой шее княжны. Надавил. Капля крови выступила на коже, и Светлана замерла, будто сражённая заклинанием неподвижности. Все в зале замерли вместе с ней. Наверное, было бы слышно, если бы муха пролетела. Не приняла Утренняя Заря невесту.
Стоян улыбнулся. От этой улыбки стало нехорошо. Мне. А что чувствовали остальные, я даже представлять не хотела. Он спросил громко:
— Дала разбойникам денег, дабы те умыкнули и убили Борковичеву боярышню? Отвечай.
Светлана побледнела, хотя, казалось, и так уже была белой. Стоян прищурился:
— Отвечай же.
— Да, — тихонько выдохнула Самарова, не смея пошевелиться.
— Все слышали? Нать оставить Утреннюю Зарю покарать княжну за ея злодеяние?
Бояре переглянулись, что-то зароптали, но особых протестов я не заметила. Дружинники были посмелее: кивали, переговаривались одобрительно. Один только священник казался даже не оскорблённым, а опечаленным. Он поднял руку с крестом и зычно провозгласил:
— Милосердия прошу, княже!
— Боянин меч не ведает милосердия, — качнул головой Стоян. — Он и мужчин её рода слушает, лишь когда желает. Княжна Самарова сама виновна, осуждена, и меч решит — будет ли наказана.
Так, Янка, соображай. Очень хочется дать Утренней Заре возможность поработать палачом, но сейчас мне важнее не наказать заразу, а поднять собственный рейтинг. И теперь я поняла, зачем Стоян так хитро всё обставил. Поняла прямо на лету, и внутри всё опьяняюще заиграло, словно кровь превратилась в шампанское. Ну что же, мой выход, дамы и господа! Готовьте фанфары, аплодисменты и платочки для особо нервных.
Твёрдо ступая мягкими сапожками по ковру, я приблизилась и тихо, но отчётливо попросила Стояна:
— Позволь мне попробовать.
Он улыбнулся и отступил на шаг. Глаза Светланы уже не были такими холодными и безразличными, как несколько минут назад. Они остекленели от ужаса, а где-то в глубине взгляда надвигалась штормовая волна паники. Я коснулась пальцами рукоятки меча. Он был напряжён, как живой, и едва заметно дрожал. А может, это Светлана дрожала… Узнает ли меня Утренняя Заря? Не направит ли острие и против меня? С этим ножичком надо ухо держать востро.
Обняла ладонью рукоять. Ощутила всем телом, как вспыхнули, нагреваясь, камни. Дрожь передалась мне, но тут же ушла. Меч узнал, позволил взяться за него удобнее. И — если можно так сказать о неодушевлённом предмете — расслабился. Не чувствуя больше сопротивления, я резким движением вниз отвела острие от горла княжны.
И услышала сзади выдох.
Поганец Стоян и сам не был уверен, что всё получится? Вот негодяй! Ну ничего… У меня как раз накопилось на сердце, вот поженимся — в первую же ночь отомщу! Свяжу по рукам и ногам и задразню насмерть!
Зала ожила пару секунд спустя, разразившись одобрительными выкриками, бряцаньем оружия и женскими визгами восторга. Светлана, не выдержав стресса, закатила глаза и осела на пол. Девки-охранницы ловко подхватили её и унесли за дверь. А я… Я держала Утреннюю Зарю в руке, наслаждаясь окутывающим меня теплом камней, пульсирующей в венах мощью, всесилием, которое дарил меч… Стоян сделал знак дружиннику, и тот принёс тяжёлый кожаный ремень с ножнами, которым мой княжич самолично опоясал мои бёдра. А потом взял меня за вторую руку, повернул к народу и сказал внушительно:
— Поклонитесь будущей княгине Белокаменной Евдокии!
А мне шепнул:
— Душа моя, готовься к свадьбе.
Глава 26. Венчание, венчание, судьбы моей избрание…
В следующие четыре дня я не видела будущего мужа даже на помазании. Прошка, моя верная шпионка, рассказала мне всё в деталях и красках, так что я смогла живо представить торжественную церемонию. И корону княжескую, украшенную семью небесными камнями, и елей с миррой крестом на лбу моего жениха, и вручение ему посоха с хлыстом, и пение церковного хора… Теперь Стоян стал настоящим правителем принадлежащих ему земель, а просители потянулись вереницей за милостью или правосудием. Спал он урывками по три-четыре часа в день, ел в маленькой комнатке рядом с тронной залой, а всё остальное время занимался делами, оставшимися от матушки. Об этом Прошке рассказал Федот, которого Стоян взял в личную дружину, когда парень признался в намеренье жениться на горнишной будущей княгини.
Будущая же княгиня, то бишь, я проводила время в обществе портних, служанок и дружинниц, обсуждая детали свадебного застолья, церемонию и фасон наряда, в котором пойдёт под венец. Мария не отходила от меня почти ни на шаг, Фенечка с Прошкой развлекали, как могли, ибо я ужасно скучала. Это было так тоскливо — не сметь выйти на улицу («чтобы, не приведи Господь, не сглазили!»), не перекинуться словечком со Стояном («до свадьбы и не мечтай!»), даже в стряпошную не спуститься («дым да чад, а как косоньку после выветривать?») … Но я терпела, стиснув зубы, улыбалась молча, в душе благодарная за то, что моё вынужденное затворничество скрашивалось девушками и их сплетнями.
Но всё когда-нибудь заканчивается. Закончилось и моё ожидание. Вечером четвёртого дня меня отвели в баню, где сперва мы весело шлёпались вениками, плескались горячей водой, а потом плели из моих вычесанных волос «красоту», которую торжественно сожгли в печке. Прошка ревела, Фенечка гримасничала, девки подвывали. Я только хмыкала, глядя на них. Мне сказали, что это необходимо, да и мне поплакать не мешало бы, а то семейная жизнь не сложится. Я честно попробовала, но меня пробило на хи-хи. Поэтому соблюдение традиций я оставила на совести девок, а сама пыталась представить какой будет моя свадьба. Правда, получалось тоже плохо.
Ночью я долго не могла уснуть, потихоньку ворочаясь между Прошкой и Фенечкой, стараясь не потревожить Кусика, который сопел, свернувшись в клубочек, у меня под мышкой. Это был самый неподходящий момент для мыслей, однако избавиться от них не получалось. Страх холодил спину. Как-то быстро всё случилось, слишком быстро. А свадьба в этом мире — навсегда. Слово-то какое — навсегда! Безнадёжное слово… И даже не в любви дело. В любовь с первого взгляда я никогда не верила. Даже смеялась над излишне романтичными подругами. В самом деле, шок, искра, любовь… Так не бывает! Бывает физическое влечение, общие интересы, схожесть характеров и исходящая из них лёгкость в общении. Ну, а когда влечение пройдёт, что останется?
Я снова и снова вызывала в памяти образ моего княжича, пытаясь понять, что влечёт меня к нему. Кроме желания секса, конечно… Сравнивала с Матвеем. Впрочем, сравнивать было не слишком удобно — условия жизни слишком разные. Мотя мне давал полную свободу выбора, никогда не запрещал ничего, кроме, наверное, спать с другими мужчинами, да и то об этом не говорил — доверял. Стоян был строже в этом смысле, да тут иначе и нельзя. Зато и выражал свою страсть ярче, красивее, нежнее. Заботился. Будет ли заботиться всегда, вот в чём вопрос. Что случится, если вдруг я ему надоем, если встретится другая девушка? В моём мире можно спокойно развестись, разбежаться в разные стороны, а здесь? Прикажет меня убить или в монастыре заточить…
Под утро я всё же решила, что жизнь — штука сложная, длинная, а проблемы надо решать по мере их возникновения. Уснула, но ненадолго. Разбудили, поганки, принялись хлопотать, вовлекли в процесс одевания, расчёсывания косы, носились вокруг с тряпками да бирюльками… Невесте полагалось выглядеть печальной и словно неживой на венчании. Так я и выглядела. Правда, вместо печали незаметно позёвывала и клевала носом. Смотрела с трудом. А ведь посмотреть было на что.
Церковь была полна народа. Священник в золочёной ризе нараспев читал молитвы, а мальчики-служки подпевали тонкими голосами. Свечи потрескивали, испуская аромат воска и каких-то особенных благовоний, дымили, иногда начинали чадить, и тогда молодой послушник в серой рясе беззвучно скользил по стеночке, чтобы снять нагар. Нас обмахивали кадилом, из которого вился сизый приятный дым, от которого всё время хотелось чихать. Корона, которую положили мне на голову поверх кружевного покрывала, скрывавшего лицо, давила и норовила съехать при каждом движении, поэтому я старалась не шевелиться. Только крестилась вслед за Стояном, невесомо поднимая руку. Платье было красным, но из-за плотной вышивки казалось серебристым. Богданушка разукрасила его таким количеством камней, что девки одевали его на меня втроём. Зато несла на плечах эту тяжесть я одна. Тяжесть была прекрасной, такой невыразимо торжественной, что аж светилась жаждой замужества от той, которая делала платье. И кружево… Если бы не духота, царившая под полупрозрачным покрывалом, я бы неустанно восхищалась изяществом работы и умелыми ручками Богданы. Но сейчас я могла только молиться, чтобы церемония поскорее закончилась.