— Не могу не заметить, что у Вильмы при этом довольно пышные и ухоженные кудрявые волосы.
— Если вы думаете, что моя стрижка как-то отклоняется от нормы, то все совсем наоборот: это волосы Вильмы — одна большая космическая аномалия. Чтобы работать с такими волосами в межзвездном пространстве, требуется недюжинная сила воли.
— Благодарю за уделенное время, — поднялся Петре со стула и направился к камере.
— А я благодарю за уделенное внимание, — выдохнула Ирма и потянула, выгоняя напряжение из уставшей от неестественно ровной осанки спины. — Я думала, интервью будет длиннее.
— А это еще не все, — разочаровал ее корреспондент, выключая камеру. — Я все это готовил второпях и надеюсь, что позже задам вам больше интересных вопросов.
— Это уже через полгода, — она плеснула воды в свою кружку и залпом осушила ее. — Сегодня мы ложимся в криостаз. Надеюсь, вы готовы.
— Я тоже на это надеюсь.
Освободившаяся от винта штатива камера легла на столешницу, и Петре с почти родительской заботой принялся сворачивать свое дорогостоящее оборудование, за которое он отвечал своей головой, обратно в чехол.
4. Обнаружена аномалия
Широко распространено мнение, что межзвездное пространство абсолютно пусто и необитаемо, однако технически это не совсем точные сведения. Подобно тому, как автодороги соединяют города, так и межзвездные полетные коридоры объединяют между собой освоенные звездные системы в гигантскую паутину транспортных потоков. Сечение каждого из таких коридоров исчисляется в квадратных световых часах, и пределы этого сечения с определенной натяжкой можно назвать обитаемой зоной, в которой то и дело разминаются корабли с замороженными экипажами на борту. Стоит лишь выйти за грани этого коридора, как вы окажетесь на обочине. Если у вас что-то сломалось, и инерция унесла вас за несколько миллионов километров, то вы уже заехали в кювет. Стоит залететь чуть дальше двадцати четырех световых минут, и вы оказываетесь в настолько непроглядной глуши, что если возвести относительную скорость отдаления вашего корабля от полетного коридора в куб, то мы получаем скорость, с которой ваши шансы встретить какие-либо признаки жизни неумолимо приближаются к нулю. Среди космоплавателей нет дураков, которые станут прокладывать между двумя звездами какой-либо иной маршрут, кроме прямого, соответственно ни у кого и в мыслях быть не может сунуться в ту область межзвездной пустоты, которая ведет в никуда.
Но есть одно но.
Если кораблю требуется провести в движении несколько месяцев, преодолевая при этом десятки и сотни световых лет, ориентируясь лишь по звездам, с ним вполне могут сыграть злую шутку такие вещи как гравитационное линзирование, темная материя, микроперепады мощности двигателей или плохо откалиброванные навигационные телескопы. При дальних перемещениях погрешности в расчетах избежать невозможно, однако их удается сократить достаточно сильно, чтобы прирост длины траектории не оказал ощутимого влияния на дату прибытия. Область, в которую вписываются все эти колебания траекторий, и принято считать полетным коридором, но порой случаются вещи, выходящие за рамки космической обыденности, и заметить их способен единственный «член экипажа», который почти никогда не спит.
«УИ МРВ-1500 "Марвин" готов к работе.»
«Обнаружена аномалия/ Присвоено наименование "Аномалия 1"/ "Аномалия 1" запеленгована»
«Объективное время в пути: 152 дня, 8 часов, 16 минут, 47 секунд/ Расчетные координаты: коридор Д42, отметка 7389620, смещение 223841683430+-2864912 метров, направление 226042'18» от Спики.«
«Анализ Аномалии 1…»
«Анализ Аномалии 1 завершен: последовательность прерывающихся сигналов в микроволновом диапазоне, частота 48265563800 Гц, интервал 0,05 секунды, природное происхождение исключено.»
«Попытка расшифровки…»
«Аномалия 1 расшифрована на 31 %/ Для дальнейшей расшифровки требуется прием более сильного сигнала»
«Задействована директива 85/ Поле Алькубьерре отключено/ Инициирован протокол «Подъем.»
Вильма не лгала, она действительно верила в необходимость соблюдать определенные границы между мужчинами и женщинами, особенно в те моменты, когда она плевала на эти самые границы. Это действительно было сложно передать словами, поэтому космонавт должен был научиться интуитивно чувствовать то узенькое местечко между «дозволять себе лишнее» и «излишне отстраняться». И то и другое было одинаково опасно для взаимоотношений между членами экипажа. К примеру, когда члены экипажа медленно выползают из своих криостатов в полумертвом состоянии и с ног до головы перемазанные в криостазовом геле, у них нет такого понятия как «дамы вперед». В душевую все идут в порядке занятой очереди, и лишь изредка Вильму пропускали вперед из чистого прагматизма — никто не хотел оттягивать из-за нее завтрак.
С каждой последующей процедурой криостаза организм человека привыкает к нему все сильнее, соответственно самые бывалые космонавты при разморозке быстрее осознают, в какой стороне находится потолок, и первыми оказываются под струей бодрящей воды. Вильма вставала не первой, но и не последней, и едва обретя сознание она не спешила открывать глаза навстречу обжигающе яркому свету, и некоторое время безвольно лежала в своем криостате в ожидании, когда тело в достаточной степени начнет ее слушаться. Первая мысль, которая врезалась в ее оживший мозг, традиционно была о кофе. Будь ее воля, она бы заменила воду в душевой жидким кофеином, и лишь это условие заставило бы ее всегда первой выскакивать из капсулы и приступать к водным процедурам. Но ее там ждал лишь банальный монооксид дигидрогена, и ради него Вильма не торопилась оживать. Если от момента разморозки прошло менее двадцати минут, верхом героизма для нее было согнуться пополам, придать телу сидячее положение, свесив ноги с металлического края криостата, и на ощупь освободить свое тело от датчиков, а лицо от налипших волос, насквозь пропитанных мерзкой слизью. Сквозь рвотные позывы до нее доходили осколки каких-то мыслей, и каждый раз они сопровождались разочарованием.
Вот и полгода прошло, подумала она, протирая глаза, и тут же наткнулась на желтый индикатор, ненавязчиво подмигивающий ей с компьютерного терминала. Марвин что-то хотел сказать, но все его проигнорировали. Мужчины уже успели встать и ничего не замечая убежать в душ, а Ирма, как самый молодой член экипажа, все еще лежала в своей капсуле без явных признаков жизни, напоминая спящую красавицу, обросшую проводами, покрытую наплывами прозрачно-голубого геля и обритую под ежик.
Но что-то в окружающей обстановке было не так — это Вильме говорило какое-то шестое чувство, не пострадавшее от удара химических препаратов, в которых скоро можно будет найти следы человеческой крови. Возможно, это была паранойя. Вильма чуть было так и не подумала, как вдруг до ее ушей донесся глухой удар, и она все же заставила себя оглянуться, и поняла — все же не все мужчины покинули отсек криостаза.
Когда дело доходит до первого опыта заморозки, людей можно смело делить на два типа. Первые — слабохарактерные неженки, готовые добровольно лечь в могилу в случае, если у них вдруг подскочит температура. Такие лежат в своих капсулах до последнего в полной уверенности, что вот-вот умрут. Оказалось, что Петре относился ко второму типу — это настолько сильно преисполненные тупой гордостью люди, что чувство стыда перед товарищами заставляет их бездумно выскочить из капсулы с первым же проблеском жизненных сил, и, не рассчитав этих самых сил, они безвольно падают на палубу, словно мешки с картошкой, зарабатывая себе несколько синяков и почву для размышлений о том, в какой именно момент своей жизни они свернули с правильного пути.
Кодекс поведения явственно намекал, что женщине, одетой лишь в криостазовое белье, не стоит прижиматься к мужчине, который так же одет в криостазовое белье, но все это теряло всякий смысл перед фактом, что палуба — самое холодное место во всем отсеке, и нельзя позволять человеку на ней залеживаться вне зависимости от того, кто как трактует правила и рекомендации этого кодекса. Сделав глубокий вздох, Вильма решилась встать на ноги и приготовилась к схватке всей своей жизни. Если бы ее попросили пройти по прямой линии, она бы и найти ее не смогла, куда уж ей замахиваться на то, чтобы поднять с палубы мужчину, который тяжелее нее минимум на двадцать килограмм, и доставить его к душевой. Но никакие отговорки тут не сработают, ведь у грузоперевозчиков работа такая — перевозить грузы. Ей бы позвать на помощь, но ее голос был слишком слаб, Ленар уже давно помылся и уже слишком далеко, Ирма все еще была слишком мертва, а техники моются прямо сейчас и едва ли способны что-то услышать под шумом воды. В первые минуты после криостаза человек лишь немногим менее беспомощный, чем в первые минуты после рождения, и это одна из главных причин, почему профессии, связанные с межзвездными путешествиями, пользуются такой низкой популярностью.
Слегка пошатываясь, она подошла к телу корреспондента и взвесила его взглядом. Ни о каком оптимизме не шло и речи, но она должна была попытаться. Встав на одно колено, она схватила его за скользкое запястье, и почувствовала усталость уже когда ей только удалось взгромоздить его руку на свои плечи. Петре издал какие-то звуки, и Вильме пришлось практически прижать свое ухо к его лицу, чтобы разобрать его первые слова за последние полгода:
— Плохо… — простонал он, — От чего так плохо?
— После криостаза бывает либо плохо, — простонала она в ответ, стараясь ухватиться покрепче за скользкого со всех сторон корреспондента, — …либо смерть.
Ее ноги попытались отжать от нее палубу, и ощущая, как мышцы ее бедер готовятся разойтись по швам, Вильма быстро сдалась, пообещав себе, что это была лишь репетиция. Она бы все отдала, чтобы пробуждение после криостаза смягчалось невесомостью, но был один небольшой нюанс — при невесомости разморозка убивает человека. Человек вообще не приспособлен к невесомости, и именно поэтому всегда было либо «плохо», либо смерть.