— А дальше? — спросила Саманта. Она явно задавала этот вопрос уже не раз, и слышала эту часть рассказа, — и полицейские тоже, — но хотела ещё раз услышать ответ.
— Пока мы ехали, я кричала им, их тогда было двое, спрашивала, куда мы едем, но они не отвечали. Затем мы куда-то приехали, они остановили машину, открыли дверь снаружи, схватили меня за руки и куда-то потащили. И запихнули в эту клетку, закрыв её за мной. А потом ушли. И выключили свет. А потом меня кто-то позвал… Она сказала, что её зовут Марианна, спросила, как зовут меня. Затем всё время рассказывала, что с ней делали. И это было ужасно… Потом, через какое-то время, они вернулись, уже втроём. Включили свет, сказали мне встать и долго рассматривали. Затем тот, третий, он у них был старший и, наверно, главный, спросил, хочу ли я есть и пить. Я сказала, что да. И тогда он сказал, что они мне будут давать воду и еду, если я буду раздеваться. По одной вещи за раз. И бросать их сквозь решётку на другую сторону коридора, — там их нельзя было бы достать… И что им некуда спешить. Ну, я сказала им, что я о них думаю. Правда, не знаю, всё ли они поняли. Тогда один из двоих, которые меня привезли туда, засмеялся и сказал: «Ты смотри! Мало того, что красавица, так еще и крепкий орешек! Интересно, сколько понадобится времени, чтобы из неё сделать последнюю шлюху! Ну ничего, время у нас есть.» И они снова ушли, а когда выключили свет, Марианна умоляла их дать воды. И говорила, что на всё согласна. А старший ей сказал, что она им уже неинтересна. Что теперь у них есть я. Они ушли, их долго не было. А когда вернулись… Терпеть уже было невозможно. Они спросили, достаточно сильно я теперь хочу пить. И я сняла платье…
Она преподавала события почти спокойным голосом. Голос у Люции был сильный и глубокий, и даже на Джона, который видел всё своими глазами, рассказ производил неизгладимое впечатление. Он совсем не разбирался в судебных процессах, но даже ему было ясно: Люция, если суд состоится, будет тем свидетелем, который завоюет доверие всех. А за её страдания присяжные, — особенно, конечно, мужчины, — захотят наказать виновных как можно более жестоко. А женщины смогут представить себя на её месте. Он не завидовал обвиняемым, и понимал, почему их адвокаты пытались заключить сделку.
А Люция продолжала свой рассказ. О том, как её похитители возвращались, как она за несколько раз разделась полностью, каждый раз получая за это несколько глотков воды, — бутылку ей просовывали горлышком сквозь решетку, но в руки не давали. И как всё время она слушала Марианну, которая рассказывала, что делали здесь с ней всё время, — она не знала, сколько находится в клетке, и вообще слабела с каждым часом, потому что ей ни воды, ни еды не давали. Как, когда сама Люция осталась перед похитителями голой, старший из них сказал: «Ну, в следующий раз тебе придется сделать для нас побольше! Может, тогда мы тебе ещё и поесть дадим!»
— А я из рассказов Марианны уже понимала, что меня ждет… — Тут впервые на её глазах появились слезы. — И знаете… Я с этим смирилась! Я понимала, что Марианна умирает, что они нарочно оставили её умирать. Возможно, для того, чтобы произвести на меня впечатление, чтобы меня сломать. Но им это удалось. Я понимала, что меня будет ждать то же, когда я, в свою очередь, надоем им, или когда у них появится новая жертва. Ясно было, что мы здесь не первые и не последние. Но я думала только о том, чтобы выжить как можно дольше, выжить любой ценой! Я всё понимала — и, несмотря на это, готова была на что угодно… Нет, они не успели прикоснуться ко мне. Но они были правы — им удалось превратить меня в проститутку, готовую на всё ради бутылки воды…
— Но ведь это не так! — сказал Джон. — Ты не просто хотела выжить. Я точно помню, что ты просила дать воды ещё и Марианне. Ты хотела помочь другому человеку, а это значит, что ты не потеряла себя!
— А ты точно помнишь это? — Голубые глаза смотрели на Джона с надеждой. — Я не помню, что кричала тогда. И прости, что я приняла тебя за одного из них.
— Ну, а что ты могла тогда подумать? А насчёт того, что ты попросила и за Марианну, — это действительно так и было. И потом, когда я выпустил вас, помогла ей, ты не растерялась и всё сделала правильно. Так что ты не потеряла себя, не беспокойся об этом. И это мы должны извиняться за то, какое впечатление произвели на тебя первые встреченные жители нашего города…
Саманта, как опытный прокурор, стала задавать им вопросы относительно отдельных деталей того, как выглядел заброшенный полицейский участок, и того, что происходило после того, как Джон появился там. В деталях, действительно, были небольшие разногласия, некоторые из них удалось устранить, по некоторым Саманта сказала, что больше доверяет Джону, а по другим — склоняется к точке зрения Люции. Только теперь Джон понял, насколько сложной была её работа.
Через некоторое время они выяснили всё, что нужно для дела. Но Саманте и Джону не хотелось уходить, а Люции хотелось с кем-то поговорить. И тогда Джон спросил:
— Ну а всё же, почему ты решила сбежать к нам, вплоть до того, чтобы разбить самолёт? Ты понимаешь, как рисковала?
— Понимаю, хотя думаю, этот риск меньше, чем тебе кажется. — Люция покачала головой. — Разве что на похищение я не рассчитывала… А о самолёте и о том, что с ним будет, если именно таким образом его повредить, я прочла всё, что можно. В любом случае, я готова была рискнуть жизнью. Лучше бы погибла, чем оставаться там. — Она посмотрела Саманте в глаза. — Вот что бы ты сделала, если бы тебя отправили одну на другой конец света, чтобы выдать замуж за мужчину, которого ты никогда не знала?
— По-видимому, то же самое! — Сразу сказала Саманта. — Но у нас такое невозможно. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. А у вас — возможно? И это — потомки некогда могущественных, богатых когда-то, до Великого Пожара, семей? Ты очень удивляешь нас.
— А что вы знаете о нашей жизни? — спросила Люция.
— Если честно, то ничего. Только то, что когда закончились холодные годы, ваши предки вышли из своих убежищ, — у них такая возможность была предусмотрена, в отличие от Корпуса, — сказал Джон.
— Да, у них было всё предусмотрено. И проекты поселений, где они будут жить, тоже были готовы. Примерно тысяча семей, семь тысяч людей, а сейчас нас тысяч двенадцать. Но мы не живём в одном месте, как вы, у нас поселения по всему миру, точнее, там, где тепло и есть море и лес… Я когда-то специально читала об этом, изучала историю, мне было интересно, как жил мир до этого, и почему случилось именно так. С самого начала было предусмотрено, что людей будет в этих поселениях немного, что им ничего не нужно будет делать, что за них все будут делать роботы. Выращивать пищу в теплицах и на фермах, доставлять ее в поселения, строить… И охранять тоже, — из леса никакой зверь не подойдёт, там везде забор с сигнализацией: или отпугнёт, или уничтожит. Ну, а нам самим выходить из поселений незачем. Даже транспорт у нас такой, что им нельзя самостоятельно управлять. Вот меня посадили в самолёт, и он должен был лететь к месту назначения, я не могла изменить маршрут. Только сломать его… И на большей части Земли, над которой я летела, никто не живёт, кроме диких зверей. А в границах поселения и ездить некуда…
— Но ведь люди, которые стали жить так… Это были богатые люди, бизнесмены, которые не могут без дела, — сказал Джон. — Как же они пережили это?
— Для многих это был удар. Мне рассказывали, что мой китайский прадед, — он был владельцем крупной компании до того, как все оказались в убежищах, — вскоре после этого умер. Может, он был и не один такой, не знаю. Но знаю, что кому-то из молодых тогда людей пришла идея, что они со своими роботами и с возможностью ничего не делать живут, как патриции в Древнем Риме. Кто-то из них увлекался историей. — Люция грустно улыбнулась. — Как и я потом. И они решили заимствовать то, как было всё устроено в Риме. Им не надо было торговать или что-то производить, вот они и стали жить, как патриции. Оттуда и моё имя — Люция. Это же — римское имя. Мою младшую сестру зовут Корделия. Моего отца звали Гай, а моего дяди зовут Кассиан. А фамилия наша — Огеде. От некогда богатой африканской семьи. Вам, может, будет странно это слышать — патриций Кассиан Огеде…
— После Корпуса меня мало что может удивить, — сказал Джон.
— Да, я смотрела вчера передачу. — Люция кивнула в сторону выключенного телевизора. — Я его постоянно смотрю. Во-первых, потому что мне больше здесь нечего делать, а во-вторых, я хочу хотя бы так узнать жизнь в вашем городе. Так вот, когда они устроили свою жизнь по римскому образцу, то отец стал распоряжаться жизнью всех своих детей.
— Pater familias[1], - сказала Саманта.
— Да, а ты знаешь латынь? Мы-то знаем её все, как второй язык. Мы же — новые римляне…
— А я — юрист, мне надо знать римское право, — улыбнулась Саманта. — Но продолжай.
— Так вот. Они не могли распоряжаться товарами, деньгами, — им не нужны были деньги, роботы обеспечивали их всем необходимым. И, кстати, они ограбили брошенные при эвакуации музеи, — у нас дома висели картины мастеров эпохи Возрождения. Ну, а дядя парочку, на которых изображены голые женщины, повесил себе в спальне. Так вот, чем им было распоряжаться? Только женщинами и детьми. Вот они и стали выдавать дочерей замуж по сделкам между собой. — Она вздрогнула. — Я прекрасно знаю, что именно так произошло с моей мамой. Отец был намного старше её. И они договорились с дедом — он прислал ему маму… как игрушку. Она была очень красива, дед был китаец, а бабушка — из французской семьи. Кстати, с самого начала, это единственное, что отличалось от Рима, — было желательно, чтобы мужчина и женщина были из разных рас. Считалось, что так исчезнут «чистые» расы через несколько поколений, а с ними — и расизм. Ну, а если кому-то не нравились представители другой расы, то его никто не спрашивал. А сейчас — это почти необходимое условие для брака… И они отдали дочь в другую семью, в другое поселение — они называются у нас колониями. И больше никогда её не видели. И никто никогда не мог отказаться, я даже никогда не слышала о таком; возможно, за отказ как-то наказывают. А она оказалась женой чужого человека. И родила нас с сестрой. Правда, нас отец любил. Но он умер несколько лет назад. И старшим в роду стал мой дядя, я о нём говорила, его зовут Кассиан. И вот он решил порадовать какого-то своего друга, который живет в другой колонии на другом конце света. Мною. А меня, к тому же, можно было отдать замуж за кого угодно, у меня и так предки из всех рас были… Но я решила, что лучше рискну погибнуть, чем буду такой игрушкой, которая рождает кому-то детей… Так вы не выгоните меня?
— Нет, не выгоним, и некуда. — Саманта задумалась. — Повезём тебя к Деду, расскажешь ему всё это. Он разрешит тебе жить в городе. Дед — так мы называем старшего судью, — пояснила она Люции. — Но ты понимаешь, через что тебе придется пройти и сколько всего освоить? И где-то работать. У нас нет роботов, и никто не живёт за чужой счёт.
— Да, я понимаю это. Я знала, что у вас остались порядки, действовавших до того, как все ушли в убежища. Я читала об этом. Я готова делать что угодно. — Люция еще раз кивнула на телевизор. — Я уже немного понимаю, чем занимаются люди. Если надо будет — буду подметать улицы, если другого выхода не будет — выступать в стриптизе… Но я не хочу возвращаться назад, к этим так называемым патрициям. Ни за что!
— Это хорошо, что ты готова… — Начала Саманта. Но её прервал Джон:
— Но мести улицы тебе не придётся, — обратился он к Люции. — Мы найдем тебе дело получше… Помнишь того ведущего, с которым я вчера был в телепередаче? — Люция кивнула. — Так вот, он говорил мне, что у них увольняется девушка, которая читает перед камерой прогноз погоды. Ты видела, как они это делают, правда? Как думаешь, справишься?
— Конечно! — Люция смотрела на него с удивлением. — А за это тоже платят?
— И больше, чем за многое другое. Но не каждому. А вот ты там будешь как раз на месте. Правда, Самми?