— Да, ты верно мыслишь. Мне пришлось побывать по обе стороны баррикад. — Единственное, что меня радовало в тот момент, это то, что неловко я себя не чувствовал, потому что отвечал я на подобные вопросы в прошлом не раз и даже не десять.
Глаза Елены распахнулись так широко, что мне показалось, словно переулок, в котором мы остановились, на время озарился синим свечением.
— То есть, ты… взрывал невинных людей?
— Странная у тебя трактовка. — Сдержанно ответил я. — Никого я не взрывал. Просто довелось как-то узнать о методе работы «Сынов прошлого» — вот и все.
— И ты знал, что теракт произойдет здесь?
Я честно покачал головой, и Елена заметно успокоилась, решив, что еще рано записывать меня в одну строчку с террористами. Когда атмосфера, окружавшая нас, смягчилась, и мы пошли дальше, девушка заговорила задумчиво, словно она размышляла над каждым своим словом.
— Тогда, на фестивале, я видела, как на сцене выступал известный писатель… Джон Артхейт, по-моему, его так звали. Он представлял свою новую книгу, в которой история велась от лица инспектора «Ариадны» и от лица злодея-террориста. Рассказывая о том, как автор думал, что подталкивает борцов против системы на такие чудовищные поступки, он пришел к умозаключению, что все это они делают из-за жадности и зависти. Потому что раньше не было никого, кто смог бы защитить слабых и встать на сторону справедливости, и преступники могли делать все, что им вздумается, не боясь правосудия, которое тогда можно было либо устранить, либо подкупить. Теперь же «Ариадна» способна с легкостью вычислить человека, способного нарушить закон, и отправить его сюда — в эту дыру, где все преступники, точно крысы, только и могут, что грызть себе пальцы и беситься от того, что они находятся на своих заслуженных местах. Стоит им подумать о чем-то незаконном, сканеры сразу заметят это, и человека арестуют, и преступления не будет. И сейчас порядочные люди могут больше не бояться того, что их кто-то может обокрасть, убить, изнасиловать. Централ — самый настоящий рай, где от преступности осталось одно только слово. Подгород же — это тюрьма, в которой от нормального общества изолированы все звенья, мешающие его развитию. Сначала я не знала, можно ли верить этому, потому что на любое деяние должна быть какая-то причина. Но то, что сотворили «Сыны прошлого», убив так много людей, просто чтобы показать свою силу… Теперь я согласна с Артхейтом.
Я внезапно остановился. Медленно развернулся, пронзительно посмотрел ей в глаза, в которых суровость сменилась непониманием, затем вздохнул и ответил просто:
— Ну и дура.
Елена, казалось, не поверила своим ушам и, поспешив за мной, на ходу воскликнула:
— В каком смысле «дура»?! То есть, ты хочешь сказать, что ты можешь обосновать поступки террористов с другой точки зрения? Или ты со мной не согласен?..
— Я не согласен с этим придурком — Джоном Артхейтом. А раз ты с ним согласна, то и ты дура. Я был о тебе лучшего мнения.
Мои слова ввели Елену в какое-то состояние оцепенения. Я сразу понял, что это был первый раз в ее жизни, когда ее кто-то назвал «дурой» дважды из-за ее, казалось бы, верных рассуждений. Да и что греха таить, очевидно, что это был первый раз в ее жизни, когда ее вообще кто-то оскорбил.
Что ж, это ей пойдет только на пользу. Пусть знает, что все, что она скажет, не всегда будет приниматься за абсолютную и светлую истину, и не всегда является ею.
— Требуешь обоснования, а? Это будет довольно просто, учитывая тот факт, что этот твой «известный писатель» является самым настоящим пропагандистом «Ариадны», и он этого не скрывает. За все время, что он занимался своими школьными сочинениями, которые называются у всех «книгами», каждая его работа, как один, похожа на другую. И я могу тебе это доказать. Когда мы доберемся до моего убежища, я дам тебе почитать несколько его историй, в которых обязательно есть хорошая «Ариадна» и плохие люди, что не согласны с ней, которых в конце, обязательно, поймают и изолируют от высшего общества. Джон Артхейт самый настоящий карьерист, который вылизывает сапоги «Ариадне». Учитывая роль, которую он отводит ей в своих книгах, естественно, система не оставляет его без внимания: обеспечивает большие продажи, распространяет в другие страны с уже готовым переводом — в общем, каждой своей послушной собачке дает по сахарку. Его главная задача — затуманивать и без того одурманенные головы жителей Централа и остального мира, а взамен его сделали чуть ли не иконой современной литературы. — Мои губы скривились в ухмылке, и я обратился непосредственно к Елене: — Ловишь суть? Он стал живой легендой искусства не из-за глубоких философских размышлений, не из-за кропотливого собственного труда, которого на самом деле никогда не вкладывалось и капельки, не из-за революции и реформации языка, да даже не из-за хороших сюжетов и грамотной композиции. Он стал живой легендой просто потому, что «Ариадна», вычитав его паспорт и психологические особенности, сделала свою ставку на нужный ей объект. Именно объект. Джон Артхейт как писатель-то — хреновый, а как человек — вообще кошмар. Ты случайно внимания не обратила, как у него там дела с лицом?
— С лицом? — Елена нахмурилась, пытаясь вспомнить внешность писателя одновременно с попытками понять мою мысль. — Ну, у него был сломан нос, по-моему.
— Моя работа. — Я с гордостью хлопнул себя по груди и попытался воспроизвести в своей голове тот приятный хруст, когда я столкнул свой кулак с его наглой физиономией. — Это было незадолго до того, когда этот писака отправился в путешествие по миру. В честь своего отъезда он решил устроить встречу с читателями и заодно представить свою очередную «оригинальную» книгу. Парень тогда набрался слишком много храбрости, осознавая свою защиту в лице «Ариадны», и потому так сильно разошелся в тирадах по поводу ничтожности Подгорода и его жителей, что я просто не смог тогда сдержаться. Сначала я просто, пригрозив, попросил его больше не говорить подобного, но тот просто фыркнул что-то о подземных крысах, отбросах, — ну и я позволил себе бить в полную силу. Стоит раздаться выстрелу в толпе овец — точно так же на всех людей подействовал мой удар по писателю. Началась паника, и все настолько потеряли голову, что я успел на память двинуть Артхейта ногой по ребрам и незаметно исчезнуть.
Переулки незаметно закончились, и мы очутились на тротуаре широкой проезжей дороги. Огни фонарей отражались в стеклах проезжающих мимо машин и расплывались перед глазами. Яркие неоновые подсветки выхватывали из вечного мрака Подгорода очертания высоких домов, чьи верхушки терялись уже на тридцатых этажах.
Елена выглядела ошеломленной моими словами, но это был только, так сказать, первый удар. Я помолчал немного, обдумывая только что сказанное, а затем продолжил:
— Как легко иметь свою точку зрения, которая полностью была сформирована разумом другого человека, не правда ли? Раз Джон Артхейт сказал, что все, кто живут тут, под Централом, вполне заслуживают своего места, лишенного солнца, то, следовательно, с этим стоит согласиться. Только позволь я тебе объясню кое-что. Ты сама сказала, что Централ — это рай, а Подгород — тюрьма для крыс, которые тут постоянно живут, не имея права на свободу, для таких, чей уровень социальной значимости менее четырех. Если идти из такой логики, то Клара, выходит, тоже крыса. Помнишь Клару? Та милая женщина, что позволила нам остаться у нее на ночь. Плевать, что раньше у нее был пятый уровень социальной значимости, и она стала жертвой обстоятельств и случайной жертвой! Раз она попала сюда — значит, крыса. Или Саймон. Ты, я смотрю, неплохо с ним подружилась. И тебе известно, если он попадет каким-то боком под сканеры «Ариадны» его в лучшем случае только заберут в реабилитационный центр, а про худший сценарий я и подумать не могу. Вывод: Саймон тоже отброс. И я могу назвать тебе еще многих жителей Подгорода, которые на самом деле хорошие люди, но к сожалению ты их не знаешь, и их имена тебе ничего не скажут. Но надеюсь, что эти два человека, которых я тебе назвал, помогли тебе понять всю несправедливость твоих слов. — Я снова посмотрел на экран коммуникатора — сети все еще не было и теперь неизвестно, когда она снова восстановится. — И наконец, тут мы переходим, наверное, к главной теме этого разговора. Можно ли считать разные группировки типа «Сынов прошлого» той самой чистейшей злобой, какой привык Джон Артхейт описывать террористов в своих копиях? Я не спорю, то, что произошло на колонне, несомненно, ужасно, и тут просто невозможно за что-что зацепиться, чтобы как-то оправдать «Сынов прошлого». Но давай мы с тобой подумаем о тех семьях, которые живут тут, которые вынуждены растить своих детей, объясняя только на словах, что такое солнце, потому что своими глазами они его вряд ли увидят в ближайшем будущем. Подумай, так ли легко подчиняться тупой машине, в совершенной системе которой то и дело обнаруживаются новые сбои и нарушения программ? Во все столетия люди стремились к одному: к свободе выражать свои мысли и чувства, быть тем, кем ты хочешь, и там, где хочешь. Стремились жить своей собственной жизнью. Если ты, Елена, такая умная и просвещенная, то скажи, как можно жить полной жизнью, когда ты даже должен есть ту еду, которую тебе готовит машина, а не ту, какую тебе бы хотелось? В этом-то и проблема. И хотя мне по большей части все равно на все эти распри, я могу понять этих людей, которые готовы на все, что угодно, лишь бы свергнуть «Ариадну». Они просто хотят, чтобы их дети и дети их детей могли видеть каждый день голубое небо и солнце, а не вечно черную металлическую плиту и неоновый свет, чтобы они могли дышать свежим воздухом, а не переработанными газами. Они хотят, чтобы каждый жил именно как человек, а не как насекомое, которого ковыряют палкой лишь бы понять, а что будет дальше. Умереть за свободу для таких людей — самая гордая смерть.
Я замолчал, и теперь, когда все было сказано, я чувствовал внутри себя странное облегчение, словно с души свалился тяжелейший груз. Места, по которым мы проходили, выглядели для меня незнакомыми. Похоже, я так сильно увлекся показанием Елене истинной натуры мира, что абсолютно перестал следить за дорогой и затащил нас в такие трущобы Подгорода, в каких не водится даже крыс.
Елене же до этого сейчас не было никакого внимания. Она послушно следовала за мной, куда бы я ни повернул, и больше напоминала игрушку на дистанционном управлении. Голова поникла, глаза смотрели вниз, но я не сомневался, что в этот самый момент в ее сознании под корень вырезаются все те сорняки, что успело насажать ей общество Централа, и зарождаются семена правды современного мира. Очевидно, один сорняк так крепко врос в нее, что она решила задать вопрос:
— Но ведь… Если подумать, то и жители Централа и Подгорода живут почти на равных условиях. Ни тем, ни другим не надо оплачивать коммунальные услуги, и те, и другие едят то, что им присылает «Ариадна» по специальным пищевым проводам. Система следит, чтобы каждый житель столицы был здоров, сыт и одет.
— Можешь сейчас подойти к любому человеку и сказать то же самое, и тебя, как минимум, просто пошлют куда подальше. То, что ты сейчас сказала, говорят только жители Централа, а они все идиоты. Все, без исключения. На самом деле разница в условиях просто колоссальна, и чтобы понять это, достаточно просто посмотреть наверх и увидеть вон ту плиту. Поэтому-то мне и стало так обидно, что ты, умная девушка, превратилась в дуру, просто наслушавшись бредовых речей сумасшедших, что вообразили себя пассажирами несуществующего ковчега.
Ответа не последовало, и это меня вполне удовлетворило. За то недолгое время, что я знаю Елену, я смог, как мне кажется, полностью проанализировать ее характер, который настолько неприспособлен к нашему времени. Я точно знал: если б мои слова ее не убедили, она начала бы со мной яростно спорить, доказывая свое. Сейчас же она просто молчала, и лицо ее было напряженным. То есть, она мне верит и теперь понимает, как же она ошиблась, поведясь на громкие речи идиотов из Централа.
Последние минут десять нашей ходьбы, девушка отчаянно боролась с собой, стараясь сказать мне что-то. Не надо быть гением, чтобы это понять. Достаточно было просто взглянуть на ее мятежный вид. Я специально не собирался начинать беседу. Пусть она найдет в себе сил самой это сделать.
— Майкл, — наконец-то услышал я, — я знаю, что уже надоела тебе со своими постоянными вопросами, но все же… Я давно хотела это спросить, но никак не получалось. Я хочу знать. Зачем ты меня спас?
«Спас»? — Мысленно повторил я, вздохнув глубоко. Кто знает, быть может, как раз в том отеле, под присмотром Артура, она и была в безопасности, а я своим «спасением» теперь подвергаю ее опасности чуть ли не каждый день.
— У одного моего… приятеля, — никогда еще я не называл Себастьяна так лестно, — есть знакомые. И они очень хотят с тобой встретиться.