Гости молча, не перебивая слушали печальную повесть. У Карно было лицо, словно высеченное из камня, а единственный глаз устремлен в окошко, хотя за бычьим пузырем ничего не было видно. Хмурились Жаго с Вельтом, у них, если бы не внезапная удача, была бы такая же картина. И они мысленно поблагодарили Единого, давшему им встречу с Ольтом. Не зная всего, они подспудно чувствовали, что все изменения в их жизни появились с возникновением в их жизни этого мальчишки.
— Ну и чего загрустили? Думляма нас уже заждалась! — вонзился в наступившую тишину мальчишеский голос. — Кончились твои беды. Я, Ольтер Великий, — Ольт встал в картинную позу, вытянув правую ногу и приложив правую руку с ложкой к груди, — клянусь, что никогда ты, пока я жив, не испытаешь чувства голода и страха. Тому порукой будет моя честь!
Олента прыснула в кулачок, очень уж забавно выглядел самодовольный вихрастый мальчишка, заулыбались отходя от мрачных мыслей мужики, а Истрил, поднатужившись, уже несла от очага котел.
— Ладно, Ольти, рыцарь ты наш, неси хлеб и сядем уже…
Но не успели все рассесться по местам, как в притолоку двери кто-то осторожно постучал.
— Опа! У нас гости. — сообщил Ольт очевидное, обернувшимся на звук. И голосом воспитателя в детском саду добавил: — И кто это к нам пришел? И кого это мы сейчас приветствовать будем…
И тут же поперхнулся, закрывая рот. В дверь, смущено сминая в натруженных руках шапки, вошли трое стариков. Впрочем, по меркам родного мира Ольт при всем желании не смог бы их назвать стариками. Так, мужики средних лет. Но в этом суровом мире, при всей тяжести местной жизни, в сорок лет люди уже считались довольно пожилыми, а в шестьдесят уже глубокими стариками. Пришедшим было лет по пятьдесят, впрочем, глядя на них, Ольт не стал бы ручаться за то, что правильно определил их точный возраст. Нелегкая жизнь накладывала такой отпечаток, что выглядели все как минимум на десять-пятнадцать лет старше.
Пришедшие поклонились. Все гости, включая и Карно, ответили тем же и выжидающе уставились на них. Те покряхтели, переглядываясь, и наконец один из них, видно самый главный или самый смелый пророкотал тяжелым басом:
— Мир вам.
— И вам мира. — вежливо ответил Карно. Все остальные сгрудились за его спиной, как бы показывая, кто здесь самый главный.
— Я староста деревни. — представился мужик, стоявший в середине. — Мужики, что на торги ездили, сказали, что видели там тебя, Истрил и что ты вскоре приедешь. Мы извиняемся, что не встретили вас как положено на околице. Мы ждали совсем других людей, и сейчас ждем, и вряд ли от них будет много добра. Вот и вас с ними спутали. — По тягостному тону голоса было понятно, кого они ждали. — Не у знали сразу тебя, Истрия. Как ты жива-то осталась?
— Что не встретили, то не беда. Слава Единому к себе домой приехала, не в гости. А жива осталась, что разбойники мертвой посчитали и бросили, как падаль какую. — Истрил сняла платок и наклонила голову, показывая багровый шрам. — А выходил меня вот, сынок мой, который сам меня нашел.
Пришедшие дружно закачали головами, переглядываясь. Происшедшее хоть и редко, но не было таким уж невиданным чудом. Бывало и через десяток лет люди возвращались, когда все их уже похоронили. Вон Карно тому показатель. Правда на их памяти впервые такое случилось с маленьким ребенком, но чем Единый не шутит…Все когда-нибудь бывает в первый раз. Тем более, зная своих детей, они с трудом, но могли в это поверить. Видно сложились так обстоятельства. Ничего запредельного здесь не было. Да и о чем тут говорить, когда вот она живая Истрил, вот сынок ее рядом, и в правду вроде похож на покойного Арнольта.
— И ты извини, Карно Сотник…
— Тысячник.
— Не понял, извини…
— Я говорю, сотником был, когда с Арнольтом на побывку приезжал, а после этого много воды утекло. Короче, когда нас разбили и мы по домам кинулись, я уже был тысячником. Но и с тех пор меня судьба покидала и тысячу свою я потерял, так что теперь можете называть меня Карно Кривой. — и Карно показал на повязку, закрывавшую выбитый глаз.
— Ну что же Карно Кривой и ты, Истрил, вдова Арнольта. Видно вы нашли свое место в мире и спасибо вам, что не забыли, откуда ваши корни. Но в недобрый час вы решили навестить нас. Со дня на день должен нагрянуть барон наш, должок у нас есть. Добра мы от него не ждем, но деваться нам некуда. Может пожалеет детишек малых, хотя вон, — старик указал на насупившегося соседа, — Граго в это не верит, да и я если честно тоже. Сволочь он и будет лютовать, и может и вас попутно приголубить. И как бы мы вам рады не были, лучше для вас уехать скорее.
— Я тебя услышал, староста. Сразу скажу, барона Кведра нет, то ли убит, то ли сгорел в своем замке при штурме его бароном Бродром. Дружину его вся посекли, а сам он, если и сбежал, то сейчас ему точно не до вас. Короче, пропал вместе с сыном. Так что некому с вас взыскивать должок и ждать его не стоит. Поэтому приглашаю вас за стол, спокойно поедим, а то варево стынет, а после еды уже поговорим.
Какой «поедим»? Если Карно хотел по доброте своей успокоить крестьян, то своим заявлением он добился прямо противоположного. От такой новости, что они избавлены от главной в их местности напасти, деревенские возбудились и все порывались встать из-за стола и рвануть по деревне, чтобы разнести благую весть.
— Сидеть! — прорычал Карно, видимо вспомнив свое армейское прошлое. — Никуда ваши новости не денутся, и деревня не убежит. Вот, прости меня Единый, народец. То не двинутся с места, аж мхом обрастают, то несутся, будто на пятках раненный секач. Зашли в избу, соблюдайте законы гостеприимства. Взяли ложки, взяли хлеб, Истрил, набирай.
Олента не соврала, говоря о посуде. Плошек было не то, чтобы много, но хватило набрать думляму всем в отдельную посуду, что считалось символом достатка. Обычно крестьяне ели прямо из котла или горшка, окуная туда по очереди свои ложки. Сейчас же, стараясь соблюсти степенность, они то и дело по привычке тянулись к котлу, конфузились, и утыкались носом в свои плошки. Поставленные в непривычную обстановку, загруженные необычной новостью, они терялись и кажется даже не чувствовали вкуса того, что ели. Зато попутчики Ольта отдали необычному для них блюду должное. Хотя сам Ольт не считал это блюдо таким уж деликатесом. Да и чего там особенного, капуста с картошкой и мясом, тушенные в собственном соку. Но правда — сытное, этого не отнять. И едоки это оценили. И еще необычный вкус. Ведь какая у них была еда? Отварили котелок картошки, или забросили в кипяток ту же картошку с капустой, и хорошо если с мясом — вот и все кулинарные премудрости. Никто не заморачивался очередностью закладки продуктов в кастрюлю или сочетаемостью их вкуса. А уж про пряности все только слышали. Не до изысков было простому крестьянину. Съедобно — и ладно. Как и ожидалось, первыми с едой покончили местные и, положив ложки и поблагодарив за вкусный обед, уставились на Карно. Тот только махнул рукой, отпуская их, как они сорвались с места и непрерывно кланяясь устремились к двери. Карно посмотрел им вслед, покачал головой:
— Жаго, Вельт, как поедите, выйдете на крыльцо. Чувствую, крестьяне поговорить захотят. Что можно говорить — мы с вами в дороге выяснили. Лишнего не говорите. Чем разговор закончить — знаете. Я не выйду. Сами все им объясните. У меня терпения не хватит.
Как всегда, когда Карно говорил о деле, его речь приобретала некую рубленность и законченность. Как подозревал Ольт, это были последствия армейского прошлого. Новоявленные агитаторы согласно закивали головами. Их важность и значимость в собственных глазах выросла неимоверно. Не торопясь доели то, что им насыпала в чашки Истрил, и так же, не торопясь «пошли в народ», который уже толпился у двери Истрилиной избушки. Карно же, не обращая внимания на гам, доносившийся с улицы, общался с дочкой. Или вернее она с ним, так как он, довольно щурясь, в основном молчал, слушая дорогой голосок. Зато Олента, оказавшаяся еще той болтушкой, шептала ему на ухо какие-то свои тайны и лицо его то мрачнело, то расплывалось в широкой улыбке. А Ольт, разорвав на окошке пузырь, смотрел на улицу, где два агитатора с клеймами каторжников призывали народ к счастливой жизни. Ольту было плохо слышно и долетало до него с пятого на десятое, но это было не важно. Он смотрел на реакцию людей. А народ внимал, задавал какой-нибудь вопрос и опять внимал. Неизвестно, что там им наговорили Жаго с Вельтом, но когда на следующее утро гости отъезжали, прихватив с собой радостную оживленную Оленту и телегу с лошадью, которую пришлось взять напрокат у соседей и нагрузить домашней утварью, то их провожали всей толпой. А троица старейшин обещала на днях приехать, как говорится «на людей посмотреть и себя показать».
Глава 15
Крестьяне с Шестой приехали через три дня на четырех телегах. Видно все это время их деревня провела в бурных дебатах, так как приехала целая делегация, фактически все мужики — главы семейств, и лица гостей были немного растеряны. Было понятно, что по старой крестьянской, да что там крестьянской — по общечеловеческой, привычке, им хотелось всего и много, и чтобы им за это ничего не было. Поэтому и приехали все, кто мог, боясь, что их представители могут что-то забыть или пропустить. Ведь Жаго с Вельтом в красках им расписали, как много они получили и все даром. Ну так выходило по их словам. И это они сами под Карно напросились. А тут как бы наоборот, их, крестьян Шестой, просят. Это открывало такие возможности, что у некоторых дух захватывало. Как бы не прогадать. Ведь, если просят, значит кому-то это нужно, значит можно и поломаться, тем более с бывшими односельчанами. Ведь Истрил-то родом из их деревни, и Карно это хорошо помнит. Они должны, просто обязаны помочь. Да и кто они такие, эти двое, пусть и появившиеся в трудный момент в их деревне — бывший вояка, да вдова, пусть и уважаемого, но давно пропавшего человека. Чем они лучше других? Видно просто повезло по жизни ухватить куш и почему бы и им, крестьянам, не отхватить от этого куша кусочек. Короче, мужики решили выжать из ситуации все, что можно.
Но это не устраивало Карно и Ольта. Сразу поняв по поведению крестьян, что те от них ожидают у одноглазого атамана и мальчишки сразу инстинктивно взыграл дух противоречия. Никому не нравится, когда их принимают за лохов. Особенно возмутился Ольт, никогда не любил халявщиков. Тут, как говорится, нашла коса на камень. Староста был недоволен тем, что кто-то пытается навязывать ему пусть в чем-то и правильные, но чужие решения. Карно оказался еще тем единоличником и деспотом и его не устраивало, что кто-то за него будет решать, кому, сколько и чего давать. Не те времена и не те люди. Ольт тоже не собирались устраивать рассадник демократии и либерализма в отдельно взятой деревне. Уж он-то знал, чем это может кончиться. Нет уж, средневековье — так средневековье. Впрочем, Карно таких слов не знал, да ему и не были известны другие виды власти, кроме монархии, да и то, король был персонажем далеким и почти сказочным, а на местах все решал барон. Ну в крайнем случае — граф, но все эти аристократы не вмешивались во внутридеревенские дела. Уж подобные дела решали вот такие кондовые мужики-лесовики, которые сейчас пришли к старосте деревни Карновка. Пришли в надежде, что им тут обломится куш, уж что там наговорили Вельт с Жаго, но забыли, что Карно сам когда-то вышел из их рядов, плоть от плоти народной и пусть он с юности ушел в войско, но не забыл свои корни и понимал их, как облупленных. И слава Единому, потому что крестьяне притащили с собой целый список, который они писали на бересте все трое суток, требуя к себе особого отношения, денег и уважения их прав. Этот исписанный кусок бересты, над которым они так мучительно трудились, почесывая свои лохматые головы, и преподнесли Карно, как прошение о принятии их в члены деревни Карновка. Впрочем, собственно самой просьбы было очень мало и походило скорее на милостивое согласие, мол да, мы, крестьяне Шестой, великодушно согласны влиться в члены Карновки, но потом шли условия, очень много о том, чего и сколько они должны получить за свое милостивое согласие стать под начало Карно. Ольт, ради любопытства, тоже заглянул в этот любопытный образец местного эпистолярного жанра. И уже на первых строках его чуть не вывернуло от смеха. «Дык, серпы надоть, коровкам сена косить, потому как сами мы молоко не даем. А ежли серпов не будет, то и сена коровкам не будет и нам придется сено самим закупать, а посему должен староста нам выплатить по пять медяков на корм скотине, ибо пострадаем мы, ежли серпов не будет, а пять медяков, оне и в Империи — пять значатца…»
— А-ха-ха-ха, молока они не дают… — укатывался Ольт. — А вы пробовали доиться? Ха-ха, а за что дергать при дойке будете? Ой не могу, держите меня семеро. Может вас самих сеном накормить, дадите молока? Хо-хо. А почему только пять медяков?
Мужики оскорбленно поджимали губы и смотрели на непонятного мальчишку с осуждением:
— Можно и шесть запросить, да токмо оно того, дорого для старосты будет. Потому как ему еще и недород поросят и цыплят возмещать придется.