Вьюн опять горестно вздохнул. Не то, чтобы ему стало жалко атамана разбойником, но слова мальчишки подтвердили его самые худшие опасения. В этом мире не существовало понятия того света. Если человек умирал, то умирал окончательно, но зато при хорошем поведении Единый мог возродить его душу и вселить в кого-нибудь другого, чтобы он мог прожить еще одну жизнь. А мог, при плохом настроении и наказать, засунув душу засранца в лягушку, или, например, в крысу. Ольт подозревал, кто был источником таких верований, но ничего комментировать не стал. Не ему осуждать или одобрять действия местного божка.
Несмотря на все свои вздохи, Вьюн обрадовался спотыкачу и первым делом ухватился за кувшинчик. Его кадык заходил ходуном, когда он припал к посудине. «Да» — подумал мальчик. — «Еще не алкаш, но большой любитель выпить. Ну тем и лучше, разговор пойдет легче». После того, как Вьюн чуть ли не залпом выдул сразу половину кувшинчика, он набросился на кашу. Видно, что он был сильно голоден, а Мальт не счел нужным накормить лазутчика, поэтому каша просто залетала почти непрожеванной прямо в желудок. Хорошо закусив, Вьюн опять присосался к кувшину, который Ольт и не думал у него забирать. Полупустой желудок и неумение местных пить сослужили разбойнику плохую службу. Через какое-то время его развезло. И он, еще не до конца окосевший, задумался о своей дальнейшей горемычной жизни и его потянуло на разговор о своей дальнейшей судьбе, причем разговаривал он скорее сам с собой, чем с мальчишкой.
— Крильта нет, денег нет, как дальше жить? И податься-то некуда, кому я такой нужен? Никому. Значит вот и кончится моя жизнь никчемная. Вы ведь меня убьете. — в его голосе не слышалось ни вопроса, ни надежды. Простая констатация фактов. Ольту это было на руку. Уж он-то знал, что чтобы кого-то завербовать, надо сначала лишить человека всего, а потом дать ему капельку того, чего он лишился и самое главное, это надежду, что можно вернуть все.
— Обязательно убьем. — Ольт задумчиво посмотрел на совсем упавшего духом Вьюна. — Или не убьем. Нам ты не нужен. Разве что Кведру. Но мы ему весточку кинем, что это ты заманил десяток Мальта в засаду. Да и до самого Кведра обещал добраться и будешь ты от него бегать как заяц по кустам или доказывать на дыбе, что это не так. Что, подкинуть тебя барону?
— Вам-то я что плохого сделал? Лучше добейте сразу. Все равно никому я не нужен. Столько лет прожил, а ничего не нажил. И никто про меня не вспомнит, не заплачет, ни жены, ни детишек. Может отпустите? — закручинился разбойник. Судя по всему, спотыкач добрался до желудка Вьюна и сотворил свое грязное дело. Он совсем раскис. По его грязной, заросшей жидким волосом, роже потекли пьяные слезы. Да, все мы себя жалеем, когда нас припрет. И все такие милые и безгрешные, прямо ангелы небесные. Но еще с прошлой жизни Ольт сделал для себя вывод, которого придерживался и в этой жизни: каждый получает то, что заслуживает. И не надо кивать, что мол жизнь такая, что люди плохие, что так обстоятельства сложились… Впрочем, он не собирался заниматься морализаторством с разбойниками, не без основания полагая, что все равно бесполезно, да и не поймут. По-хорошему надо было бы сразу добить лазутчика, но Ольту были нужны его связи. И он хотел, чтобы тот сам предоставил ему сведения.
— Ишь ты, как прижало, сразу заголосил: «А меня-то за что?» Есть вообще-то — за что, но нам лично ничего плохого не сделал. Так что может и отпустим… Если расскажешь о том куда ходил, с кем говорил?
Хоть Вьюн и говорил о том, что видимо ему не жить и ожидал скорой смерти, но на самом деле жить видимо хотелось, а может просто решил облегчить душу перед смертью и он напрягся, рассказывая все, что помнил, рассчитывая задобрить своих мучителей. А помнил он многое, память у него оказалась феноменальная и, не смотря на опьянение, а может и благодаря ему, с него спали последние барьеры, если они у него и были, и он говорил и говорил, в надежде, что если не заработает помилование, то хотя бы заработает быструю и легкую смерть.
Слушая его, Ольт автоматически отмечал и закладывал в память полезную информацию и заодно размышлял об общем положении дел, сложившимся на настоящий момент. Так он и услышал вроде бы и ненужную, но красноречивую информацию о бароне Кведре. О том, что баронство он получил за заслуги перед графом Стеодром, сюзереном всего их края, в который входило целых пять баронств. Чего такого совершил сотник Кведр, что получил в награду баронство никто не знал, но от этого крестьянам шести деревень, входящих в его владения, было не легче. Получив титул и главное, дорвавшись до власти, он творил в деревнях все, что хотел. Захватчики и так не утруждали себя человеколюбием и соблюдением прав человека, но даже на их фоне барон Кведр выделялся своей жестокостью и пренебрежением к чужой жизни. Подвластная ему дружина не только занималась гоп-стопом на дорогах, проходящих через его владения, но и беззастенчиво грабила подвластные ему деревни, соблюдая только внешние признаки приличия. Что, впрочем, было в порядке вещей и не было чем-то из ряда вон выходящим. У себя на севере любой владетель, набравший от пяти и больше отморозков, выходил на большую дорогу. Если набиралась достаточно большая банда, то шли на соседа. Логика их поведения была проста как мычание — грабь сегодня, а то завтра может и не достаться. Думать о завтрашнем дне? Это было выше понимания простого разбойника и бандита. Они завоевали эту страну, чтобы их кормили, молча терпели и благодарили при этом, что вообще остаются в живых. Какая торговля, какие крестьяне? Мир создан, чтобы они его грабили. Ну а если кто-то недоволен, то с такими разговор короткий, меч в руке всегда готов показать, кто в доме хозяин. Многие этим увлекались и зачастую убивали не за что-то, а просто так, чтобы сохранить страх в душах покоренных. Правда в Совете Вождей, куда уже проникли какие-то понятия о цивилизации, многие не одобряли такое поведение, ладно остригли барана, но зачем его резать? Ведь кого-то надо стричь и завтра. Но где он, этот Совет и где простые бароны? Такая простая мысль просто не доходила сквозь дубовые лбы вчерашних бандитов. Может в столице великие вожди что-то и понимали, но все их мудрые решения и грозные указы ничего значили для провинциальных баронов, мечом завоевавших себе право грабить местных жителей. В глубинке местечковые властители творили, что хотели, лишь прикрываясь законом.
Картина для Ольта до боли знакомая. Сколько ему довелось такого увидеть, когда в столице великий вождь и учитель вещает по зомбоящику о справедливых законах и всеобщем благоденствии, о призывах к отказу от коррупции и наказании виновных, а на местах власти только посмеиваются, деля очередной «пирог», отобранный у народа. Да и слова эти звучали полным издевательством, так как все понимали, что главные грабители сидят в центре паутины. Вот и барон Кведр, как продукт своего времени и места, не очень-то обращал внимание на повеления, спускаемые из центра и полагал, что здесь он и его желания — закон и порядок. Спелся с местным разбойным авторитетом Крильтом, заставив его работать на себя. Отстегивал долю малую графу Стеодру, местному наместнику и непосредственному начальнику за прикрытие своей задницы в столице и вел себя, как левая нога захочет. Крильт же, чувствуя покровительство местных властей, вообще распоясался и не обкладывал местных крестьян данью только потому, что это было прерогативой самого барона. Но свое он все равно брал, обложив поборами все дороги в округе. Если деньги были малые, то могли только раздеть, избить, если попадалась женщина, то взять еще и натурой, но оставить в живых, но если товар или деньги были достаточно большие, чтобы ограбленный мог пожаловаться, то тут без вариантов, никого в живых остаться не должно. Атаман Крильт не очень-то и боялся, ведь расследовать-то будет все тот же граф Стеодр и поручит это дело тому же барону Кведру, а тому достаточно осыпать от щедрот разбойничьих и никаких лишних проблем? Главное — скрыть следы. Не нужна ему была дурная слава. Так и произошло с первым сбором. Причем это было далеко не в первый раз, но, когда и кого волновали слезы и горе крестьян. Проблемы индейцев шерифа не волнуют — это Ольт давно уяснил. И он решил изменить такое положение дел. Мало того, что ему и так будет тяжело в таких условиях развернуться, так еще могут и загасить на взлете, причем в буквальном смысле. «Ну нет уж, такой хоккей нам не нужен».
А Вьюн между тем, никем не останавливаемый, уже не столько рассказывал о связях Крильта, сколько повествовал о своей жизни. Как он пятнадцать лет назад еще молодым парнем ушел воевать лучником в королевскую армию, как после поражения вернулся в родную деревню, которую уже сожгли захватчики. Вообще, как понял Ольт по рассказам Истрил и Карно, та война было очень жестокой и речь шла не просто о завоевании, а об истреблении населения. Это потом завоеватели одумались, кто же их кормить будет, если всех перебить? Освобождение жизненного пространства сменилось рабством. Вот и Вьюн, вернувшись с войны, не нашел на пожарище свих родичей. Может они и успели убежать, спастись, но навряд ли и спросить было не у кого. В сущности — обыкновенная история для тех времен. Оставалось только запить, шляясь по придорожным трактирам и выпрашивая за рассказы о прошедшей войне кружку вина. А потом в одном из трактиров ему повстречался Крильт. Вьюну было все равно кому служить и что делать, лишь бы наливали. В налетах не участвовал, только служил связником между Крильтом, бароном Кведром и городскими барыгами. Ну и доносил всякие сведения, собранные по деревням графства. Так и пришел к закономерному концу. И теперь сидел, понуро опустив голову, совершенно морально опустошенный. Постоянно носимая маска пьяницы и подхалима, которая вроде бы стала второй натурой слетела, и перед Ольтом предстал хоть и не старый, но поседевший мужик с натруженными руками лучника и с печальной складкой у рта.
Ольт не стал его больше теребить и оставил его и дальше сидеть, погрузившегося в печальные воспоминания, про которые уже видно и сам подзабыл, засунув в самые глубины своей памяти. Наверно полезно иногда посидеть привязанным к дереву. Вот пусть и посидит, помаринуется и к утру как раз дойдет до кондиции, когда с ним можно будет поработать. А Ольту пока надо поговорить с Истрил и Карно. Была у него пара мыслей, которые следовало обсудить с единомышленниками. Да, Карно он теперь тоже считал своим человеком и надеялся, что не ошибается.
Те уже поели и Истрил занималась мытьем посуды, а Карно опять уселся у кучи трофеев. Как-то так получилось, что он даже и не заикался об уходе и вполне естественно, как будто так и надо, присоединился к их маленькому сообществу, при этом взяв на себя именно ту часть обязанностей, о которой и Истрил, и сам Ольт имели лишь самое приблизительное понятие. Ольт его понимал — раны еще не зажили, сам он ждал, когда Истрил пойдет в деревню Шестую за Олентой, да и мужик оказался к месту, без дела не сидел. По молчаливому уговору, что мать, что сын не дергали его насчет ухода. Истрил вообще вела себя, как будто, так и должно было быть, а Ольт радовался, что их полку прибыло. Хотя старый параноик нудел о том, что не мешало бы еще лишний раз проверить Кривого на лояльность, мальчишка после недолгого раздумья решил, что хватит и того, что одноглазый уже показал.
Так что Ольт не стал мудрить, а просто позвал и его тоже, чтобы обсудить кое-какие делишки. Можно было конечно обойтись и без Кривого, но зачем плодить сущности? Пусть почувствует, что он теперь частица общества единомышленников и что ему доверяют. Для разговора они, чтобы не услышал Вьюн, зашли в атаманскую землянку и расположились вокруг стола.
— Карно, — начал Ольт, для начала все-таки решив проверить свое мнение о Карно. Лишним не будет. — Я надеюсь ты с нами и с тобой можно говорить. Говорю в последний раз, если ты не хочешь иметь с нами дело или что-то имеешь против, то лучше расстаться сразу, забирай треть всего, что у нас есть и можешь идти, куда глаза глядят. Про нас забудь, а мы забудем про тебя.
Бывший разбойник бурно задышал, стиснув челюсти до каменных желваков, а зрачки карих глаз налились темнотой. Видно буйным парнем он был в молодости, но жизнь приучила к сдержанности. Немного помолчал, успокаиваясь и затем уже спокойно произнес:
— Наверно ты прав, Ольтер, сын Арнольда, — Ольт не ожидал такого торжественного обращения, но дальнейшее вообще ввело его в ступор. Огромный мужик вдруг поднялся и, кряхтя от боли в раненой ноге, опустился перед ним, десятилетним мальчишкой, на одно колено. — И ты имеешь полное право так со мной разговаривать. Я уже говорил, что я заслужил такое отношение. Но сейчас я, Карно Кривой даю тебе, Ольтеру, сыну Арнольда, клятву верности и всегда следовать за тобой, защищать тебя и твои интересы, разделить с тобой беду и удачу. И пусть Единый услышит мои слова.
И тут Ольт чуть ли не в первые в этой жизни растерялся, не зная, что ему делать. То ли поднимать этого здоровяка с пола, то ли задрать нос к небу, на колени перед ним еще не падали. Спасла положение Истрия. Таким же торжественным тоном, серьезно и сосредоточено, она ответила:
— Твоя клятва услышана и принята. Единый — свидетель. Встань Карно Кривой и больше ни перед кем не преклоняй колени.
Карно все так же кряхтя и морщась от боли в ране поднялся, но на его лице было такое выражения исполненного долга и счастья, что Ольт протер глаза. Этот громила и в правду был счастлив по самое не могу. И что это сейчас произошло? Ольт, выросший в другом мире и воспитанный на совсем иных правилах и законах, когда каждый второй хочет с тебя что-нибудь поиметь, а каждый третий и грохнуть, никак не мог понять происходящего. Он что, получил какую-то плюшку или что-то потерял? В чем тут подвох? Его старая циничная душа не воспринимала того, что здоровенный мужик, еще только совсем недавно занимающийся делами не совсем праведными, при твердой памяти и в здравом уме может всерьез говорить о своей верности какому-то мутному пацану. Так не бывает!
— Так, стоп, аут! Небольшая передышка. Мне надо поговорить с мамой. Карно посмотри пожалуйста, как там Вьюн.
Карно мягко и бесшумно вышел из землянки. Ну точно — кошак, и не домашний игривый котенок, а хищная зверюга, готовая в любую минуту сделать рывок на свою жертву. Когда ему надо — ходит упруго и бесшумно, как тигр, несмотря на свою раненную ногу.
Ольт с Истрил остались наедине.
— Мама, ты же знаешь, что я мало что помню из детства. Ну объясни мне, тупому лесному дикаренышу, что это сейчас было?
— Ну это просто. Карно решил, что должен тебе… Ну или мне. И решил, что рассчитаться с долгом будет лучше всего, дав тебе клятву. Есть разные клятвы. Существует клятва побратимов, клятва слуги господину… Это была клятва воина своему вождю. И пусть только кто-нибудь скажет, что мой сын недостоин этого! — глаза Истрил сверкнули.
— А это нормально, что мне только одиннадцатый год?
— Клятву вождю можно дать и новорожденному. Если отца нет в живых. Важна верность и служба, а там, когда он достигнет совершеннолетия, сам возьмет в руки бразды правления. Но ты, мой сын, уже доказал, что способен быть вождем. — Истрил ласково потрепала его по волосам.
— Угу, вождь краснокожих… И что, можно верить его словам? И что вообще дает эта клятва?
— Эх, Ольти, дикий ты мой звереныш. Если воин дает клятву вождю, то это до самой смерти, его или вождя. И порой — это единственное, что остается у воина и забрать ее может только смерть. И самое главное — она дает верность.
«Мда, как это у них серьезно». — призадумался Ольт. В его мире такое не встретишь, если и давали слово, то под грузом обстоятельств, а уж забрать его обратно, так сплошь и рядом. Так сказать — полные хозяева своего слова, сами дали, сами и забрали. Поэтому и напридумывали такие вещи, как подписки, контракты и письменные договора. И попробуй соскочить. А тут? Сами, добровольно и почему-то Ольт был уверен, что это не пустые слова. Он прямо прочувствовал всю торжественность момента и не стал больше расспрашивать Истрил на эту тему. От греха подальше. Но каковы аборигены? Не ожидал ничего подобного. «Наивные чукотские мальчики», но ему понравилась такая наивность и такое отношение к жизни. Надо им соответствовать. В это время в землянку бесшумно вошел Карно.
— Все с Вьюном нормально. Нажрался и дрыхнет без задних ног.