— Ну… это вопрос на целый самовар чая! — рассмеялся Пётр. — Марфа Ильинична, ставь воду кипятиться, и доставай реликвию.
А Марфа Ильинична тоже засмеялась в ответ. Как я понимаю, про самовар — это присказка у них такая, на самом деле самовара-то в доме нет. Реликвией же оказался фотоальбом со старыми, совсем древними чёрно-белыми фотографиями начала прошлого века. На снимках были запечатлены разные люди, которые монументально позировали, глядя в одну точку. Среди них были мужчины с длинными бородами в чёрных одеяниях, с крестами на груди, женщины в белых передниках и в белых платочках на головах, и совершенно простые, какие-то невзрачные люди, необычно серьёзные дети. На одном размытом фото какие-то люди, привязав верёвки к крестам на куполах храмов, раскачивали их, чтобы скинуть, а на другом фото запечатлен храм уже в момент взрыва.
— Ого, — у меня сжалось сердце, — такой красивый храм…
Пётр грустно согласился со мной и начал рассказ.
— Это было в начале прошлого века. Тогда в мире было очень много верующих людей, но потом настало время, когда появились люди, которые стали ожесточённо бороться против Бога, убивать или сажать в тюрьмы тех, кто в Него верил и Ему служил. Масштаб бедствия оказался страшным. Почти везде разрушались храмы или их стали использовать не по назначению: конюшню в них устраивали, кинотеатр или клуб. Но особенно рьяно уничтожались священники, а также те, кто мог из обычных верующих поставлять новых священников, это называется «рукоположить» — епископов. И дошло до такого, что образовались целые области, где не было уже ни одного храма, а все священники или расстреляны, или сосланы в лагеря. Но были и другие священники, которых собрали и организовали из них «Новую истинную церковь» и стали зазывать туда народ. А народ взял, да и не пошёл: люди стали молиться по домам. Некоторые епископы, которые ещё оставались живы и не пошли в «Новую церковь», тайно поставляли священников в тайные общины. Это вообще, конечно, отчасти решало проблему общин, но их выслеживали и жестоко расправлялись с ними. И наступил такой момент, когда их всех можно было уничтожить, но началась страшная война, и некоторое время гонителям стало совсем не до них, хотя, конечно, за ними присматривали и, если что за ними замечали, то и в военное время их ожидали репрессии, расстрелы, ссылки в лагеря.
— Ты имеешь ввиду мировая война? — уточнил я.
Пётр кивнул.
— А после войны?
— После войны гонения продолжались, но уже в другой форме, но ссылки в лагеря и убийства оставались тоже. Священников дискредитировали. Например, образованных людей не разрешали рукополагать, зато пьяниц — рукополагали. Это они делали затем, чтобы люди увидели, какое безобразие творят это тёмные и необразованные священники, и отвернулись бы от веры. Странно, но подобная тактика сработала, а власти этому радовались и говорили, что один такой «священник» может сделать больше, чем целый антирелигиозный отдел. Но в те времена тонким ручейком всё-таки текла река, которая когда-то была полноводной. В тайных общинах ещё оставались люди, которые сохранили веру и традиции тех уничтоженных христиан. И нашлись такие люди, которые эту веру и традиции переняли. Они стали множиться, и вот, уже в начале нашего века так сильно приумножились, что их жизнь и их голос в обществе сделались заметными. Общины возникали уже почти во всех городах, они собирались в братства и перестали быть тайными, вернулись в храмы, самоотверженно рассказывали всем о Боге, создавали свои учебные заведения, давали богословское образование простым людям. И они смогли добиться, чтобы им разрешили самим предлагать кандидатуры своих священников и епископов для рукоположения, чтобы потом они служили в этих же общинах, как это происходило в ранней церкви. Таких священников и епископов стали называть «братскими».
Никогда не думал, что услышу подобное.
Перелистывая фотоальбом, разглядывая необычные сюжеты, я увидел цветные фотографии уже начала нашего века, которые выглядели очень радостными и динамичными. Люди на них улыбались, обнимали друг друга, или сидели за накрытыми столами, или на каких-то конференциях собирались, или стояли в битком набитых храмах. На последних страницах я нашёл и современные интерактивные слайды, которые по радости и динамике также повторяли фотографии начала века, но среди них встречались и такие, в которых ощущалось явное напряжение, тревога: на одном целая толпа людей молились, поставив икону прямо рядом со входом в подземку среди безразлично идущих мимо людей; на другом — десятки людей стояли и пели, своими спинами загородив от какой-то напасти вход в храм.
— А это что они делают? — спросил я.
— Дело в том, — сказал Петр, — что та самая «Новая церковь» тоже дала свои плоды. Она всё больше срасталась с нехристианскими силами и продолжала бороться с общинами. Разумеется, сначала это у них не очень-то получалось. Те времена, когда была возможность физически уничтожать священнослужителей или ссылать их в лагеря, прошли. Тогда они решили поддерживать в обществе ностальгию по тому времени, когда в тюрьмы сажали, но «зато царил порядок». И люди, позабыв своё страшное недавнее прошлое, стали желать, чтобы снова наступили такие времена, когда были безопасность и порядок. И это позволило снова создать исправительные лагеря, куда ссылали последователей тех мучеников-христиан прошлого века. Снова появилась возможность отбирать у них храмы, убирая братских священников и ставя «своих» людей. На этом фото община пытается защитить своего священника и свой храм.
— Вот что оказывается произошло с отцом Николаем… — с ужасом сообразил я.
— Да, Андрей, увы, — грустно ответил Пётр и добавил:
— Когда нет осмысления прошлого, то история повторяется, но конечно, по-своему. Своеобразие ситуации сегодня — это создание своего рода отрядов специального назначения, которые подчиняются только церкви. Исторически такое происходило, но в более ранние века. Другая специфика времени сегодня — в современных технологиях, открывающих невиданные возможности контроля за каждым человеком. Например, повесят устройство распознавания лиц в храме, а потом снижают социальный рейтинг тем, кто приходит в него.
— Социальный рейтинг? То есть людей лишают возможности работать по специальности, получать медицинскую и социальную помощь?
Вот как… То есть хочешь ходить в храм — пожалуйста, ходи, только у тебя появляется неплохой шанс помереть от голода и болезней… Мда… Понятно теперь, почему верующие совсем мало посещали храмы, а снова, как в прошлом веке, стали собираться по домам.
— Присланные священники «Истинной церкви», — продолжил Пётр, — вроде службы служат, но ни слова не говорят о Христе. Наполнили храмы разными предметами, которые объявили священными, сказали людям, что они приносят исцеления от болезней, и ещё берут за это деньги. Они это называют «святыня». Но это всё — вторичные святыни, а первичная, истинная святыня — это человек.
— Так кто же те люди, которые преследуют тебя, Пётр?!
— Это спецназ… это институт военных капелланов… — задумчиво проговорил Пётр. — Они пытаются совместить кажется несовместимое: веру в Бога и антитеррористические операции. Даже освящают святой водой оружие летального действия, как крестоносцы раньше освящали свои мечи. Люди-то они хорошие, жертвенные… но фанатики. А фанатизм, как я тебе уже говоил — это вера без любви. Они живут так, как будто вокруг них — сплошные террористы и враги. Правда, в армии на них большая надежда — они могут и в бой вдохновить, и слово утешительное перед смертью сказать, и это слово действительно Слово о Боге, о Христе. И ещё они замечательные переговорщики и спасли кучу людей без перестрелки. С одним из них я и повстречался в парке.
Вот как Пётр о них хорошо отзывается! А я не пойму, он вообще за кого? Как он может так хорошо о них говорить, особенно после того, как его чуть живьём не сожгли энергоплетью, как в средние века еретиков на костре? Я задал этот вопрос Петру, и он мне ответил:
— Я всегда с уважением относился к людям с живой совестью: это не их вина, а их беда, что их заминировали, как террористы — смертников, и нужно много потрудиться, чтобы аккуратно разминировать их.
Но у меня тогда возникает вопрос: есть ли у него вообще время, чтобы ими заниматься? Пока он будет разминировать их, они и его, и себя десять раз подорвут.
Зато теперь я отлично понимаю, кто преследует Петра. Теперь даже понятно почему. Но всё-таки остается вопрос: какая же цель у самого Петра? Он медлил, не хотел мне говорить, и тут на помощь пришла Марфа Ильинична, которая и сказала:
— Андрей! Его же зовут не Пётр. Его зовут владыка Питирим! Он — наш братский епископ! Он — наш последний епископ!
Я потрясённо взглянул на Петра… или как мне уже теперь его называть?! Владыка Питирим?
— Ну вот, — сказал тот и вздохнул. — Теперь твоё отношение ко мне изменится, и я сожалею об этом.
Я подумал. Прощупал то, что у меня в душе, и сказал ему:
— Вряд ли изменится. Я так мало ещё что-то понимаю, и поэтому для меня что епископ, что не епископ — это пока пустой звук. Но зато я понимаю тебя и люблю как друга. Теперь буду любить тебя и как епископа.