Хэш посещает её ещё раз, через несколько часов. Юдей забылась лихорадочным кошмаром, а вынырнув из него, сталкивается с янтарными глазами. Они невозмутимы, как и голос. Хэш рассказывает ей о том, что произошло. Он всё говорит и говорит, а женщина смотрит на свои руки, вспоминает, как крошечные чёрные отростки превратились в оружие, как пальцы купались в крови, а сама она хотела ещё.
«Это не я», — думает Юдей, но никто не спрашивает её мнения и, самое страшное, не требует оправданий. Клеймо «монстр», которое она неосмотрительно поставила на Хэша несколько дней назад, теперь идеально подходит ей. Женщина читает тревожную готовность действовать в глазах Хак или нечто холодное и недоступное её понимаю в глазах Хэша, замечает страх на лице доктора и хорошо скрытый, но всё тот же страх, на лице медсестры. Отвращение и злость в каждом движении ибтахинов. Но апогеем становится предвкушение в глазах Мадана Наки. Никогда раньше, да и никогда позже, ей не доведётся видеть такого острого желания, тщательно скрытого за десятком отвлекающих масок. Юдей переменилась и вместе с ней, кажется, переменился мир.
— Мы вас обучим, — говорит в самом конце речи Хэш. — Научим, как контролировать себя, как пользоваться способностями, как убивать кизеримов. Сделаем из вас охотника, фюрестера. Но до этого. — Кивок в сторону вооружённых людей. — Ибтахины будут следить за вами и днём, и ночью, как и я. В случае малейшего подозрения, что вы вновь начинаете терять контроль, мы будем вынуждены принять меры. Вам всё понятно?
Юдей кивает.
— Скажите вслух.
— Д… да, — произносит она, с ужасом понимая, что не узнаёт свой голос. Куда-то делась привычная лёгкость. Звуки выходят сухими, ломкими и трескучими. Будто говорит не она, а старая бабка или злая колдунья из детских театральных постановок.
Но куда больнее то, что на этот раз «да» — единственный возможный ответ. Пусть день назад из неё вытянули согласие, но Юдей ещё надеялась на то, что сможет отговориться, сможет уехать из Хагвула и поселиться на Островах, работать в какой-нибудь школе, любоваться закатами и купаться в тёплом море.
«Я могу стать чудовищем в любой момент. Меня нельзя выпускать».
Все ушли, Юдей остаётся один на один с собственными мыслями. Они не дают ей спать, потому время медленно-медленно наматывается на вселенскую катушку. Она никак не может взять в толк, зачем её держат в палате. На теле нет ран, ей не колят никаких препаратов, не берут анализы. Изощрённая пытка? Мнимая свобода передвижения, ведь нет ни кандалов, ни клетки? Но какой в этом толк? Её не морят голодом или жаждой, лишь тишиной, одиночеством и презрением. Дважды в день надзиратели оставляют подносы с едой, но ничего не говорят, даже не смотрят в её сторону.
Вскоре она начинает говорить сама с собой, просто чтобы заглушить шорохи, которыми полнится комната. Юдей задаёт вопросы и сама же на них отвечает, читает по памяти лекции, ведёт дискуссии о причинах основания Старого Хагвула или Пре-Хагвула, единый термин так и не прижился. Иногда ей кажется, что вместо своего голоса она слышит чужой, и тогда ей становится страшно.
«Я схожу с ума», — думает она, но замечает, что не испытывает по этому поводу никаких сожалений. Что ей терять? Один инцидент вскрыл её новую сущность и лишил тех иллюзий, из которых могла бы вырасти новая жизнь. Теперь она монстр. Функция на службе тайной лаборатории. Всё человеческое, на что она могла бы претендовать, теперь достанется кому-нибудь другому. Ведь в Хаоламе очень много людей.
«Я же для них обуза», — думает Юдей, когда в палату вкатывают очередной поднос с одной единственной тарелкой и ложкой.
— Какого чёрта вам от меня нужно?! Просто пристрелите меня! Убейте! Я устала! Я так больше не могу! — кричит она. Посетители молча смотрят в её сторону, их лица застыли масками и они старательно делают вид, что на кровати никого нет, а звук — всего лишь галлюцинация или загадочные феномен. Они стоят долго. Юдей кажется, что проходит целая вечность, а потом ещё пара часов, прежде чем они отворачиваются и уходят.
Свет не гасят, и женщина благодарна незримым тюремщикам. Ей кажется, что в темноте караулит давешний призрак, жаждущий сожрать её с потрохами. Юдей сопротивляется сну, но слабость всё равно одолевает, она проваливается в забытье на час или два, и тогда ей снится инцидент. Раз за разом, словно кто-то постоянно вызывает артистов на бис ради единственной запомнившейся сцены. Она играет роль безупречно, её пальцы погружаются в плоть, высыхают, покрываясь бордовой коркой, которая хлопьями облетает на пол, пока она ждёт следующего выхода в ментальном закулисье. Так повторяется много-много раз. Пока однажды на месте сна не возникает пустота.
Всё шло как обычно: она упала после длинного промежутка бодрствования, после «прогулки» по палате, после того, как стихли привычные шорохи, которые заменили Юдей живых людей. Она готова, она точно знает, что должна сделать, но ничего не происходит. Сон не пришёл. Вместо него сознание женщины обнимает бархатистая темнота, которая всё длится и длится, а Юдей не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, как будто опускается на дно глубокой морской впадины.
«Что там?» — думает она.
— Одевайтесь, — слышит Юдей знакомый голос и открывает глаза.
Глава 9
Одежда аккуратной стопкой сложена на стуле. Белая свободная рубашка, сероватые штаны, ботинки. Два ибтахина и Хэш пристально наблюдают, как пациентка прячет тонкие руки и ноги в ткань и кожу.
— Куда мы? — спрашивает Юдей. От тусклой покорности в голосе женщины гиганту становится не по себе.
«Как будто она знает. Или чувствует».
— Не могу сказать, — отвечает Хэш. Юдей кивает. Она готова ко всему. Последние дни выскоблили из неё то немногое, что ещё оставалось. Энергию, чувства. Мысли ворочаются по инерции и похожи на раздувшиеся трупы, готовые лопнуть. Привычная одежда помогает, но эффект временный, и она быстро скатывается в прежнее состояние.
Процессия выходит из палаты. Юдей словно преступник, которого конвоируют на казнь: через равные промежутки в коридоре несут вахту ибтахины, и по их напряжённым позам, по тому, как руки лежат на взведённом оружии, легко догадаться, как они себя чувствуют.
Холл перед главной лестницей пуст. Следы бойни, конечно, убраны, в нос лезет резкий запах дезинфицирующих средств и йода. Душу Юдей трогает слабая эмоция.
«Что с того, ничего уже не изменить? — думает она, пока Хэш открывает дверь, а один из ибтахинов осторожно подталкивает её в спину. — Я монстр, те двое мертвы. Пусть делают что хотят».
Сознание женщины разделилось. Одна часть по-прежнему остаётся ею, другая отходит кому-то другому. «Сосед» не разговорчив, сам не показывается и никак себя не проявляет. Только Юдей не питает иллюзий — рано или поздно новый обитатель её головы освоится. Что будет тогда? Сожительство или жестокая борьба за выживание?
Процессия спускается. Главную лестницу освободили, на этаже, который делят тцоланимы и мандсэмы, часть учёных сгрудились у открытых дверей. Юдей обводит их безразличным взглядом. Часть лиц меняется, кто-то бледнеет.
«Они не знают меня, но боятся», — думает она. Мысль вызывает из небытия улыбку. Лёгкая тень касается губ, кто-то сдавленно всхлипывает, и на Юдей тут же опускается серо-стальной занавес пустоты. В конце концов, учёные остаются за спиной. Главной лестнице нет конца, но вот они добираются до очередных тяжёлых дверей, за которыми скрывается большой контрольный пункт. Сразу восемь ибтахинов встречают её. Семь из них целятся в потенциального противника.
«Десять», — отмечает Юдей.
Женщина со строгими чертами лица, большим шрамом на щеке и цепкими серыми глазами приказывает ей повернуться к стене и опереться на руки. Юдей подчиняется. Лязг перекатывающихся звеньев выдаёт цепь раньше, чем тяжёлый ошейник сдавливает шею.