В тумане плывёт неясный силуэт, быстро превращающийся в семенящую куда-то дородную торговку в белом переднике. Большая часть заведений Мохнатого угла относится к разряду увеселительных, но изредка попадаются и небольшие продуктовые лавки, и магазинчики скобяных изделий, и ателье. Вот проплыли слева тусклые огни знаменитого канцелярского магазина Товэ Лева. Поговаривают, что секретариат муниципалитета и большая часть университетских преподавателей покупают писчие принадлежности только у него. Правда или нет, а Юдей точно частенько захаживает к нему, и недавно, совершенно неожиданно, получила в подарок от хозяина лавки настоящее произведение искусства — «Хаккерев» с тонкой гравировкой стрекозы, разглядеть которую можно только под определённым углом, и «вечным» пером. Мастер, создавший эту коллекцию ручек, сделал всего десять экземпляров и Юдей считала “Хаккерев” чем-то вроде мифа, пока не увидела простой, но элегантный футляр из вишнёвого дерева. В первое мгновение она порывалась отказаться, но Товэ Лев настаивал так, что пришлось уступить.
Мысль о том, что она обладает такой уникальной вещью грела душу, и каждый раз, пробегая взглядом по витрине, Юдей вспоминала щедрый подарок. И сегодняшний день не становится исключением. Торговка смеривает ни с того, ни с сего замедлившуюся попутчицу неодобрительным взглядом, бурчит что-то под нос и слегка толкает её плечом, будто тротуар слишком узок для двоих.
Юдей привыкла к такому отношению. Несмотря на гордое звание «Вольного города» и населяющее Хагвул разнообразие народностей, к обитателям Крайнего востока продолжают относиться с небрежно скрываемой неприязнью. Когда-то давным-давно, до образования Великих Империй, сапранжи, обитатели «затылка» Смоля, прославились тем, что отказались помогать жертвам Большого Наводнения и не впустили к себе беженцев. С тех пор прошло больше двух сотен лет, Крайний Восток давно стал частью Великой Восточной империи, а сапранжи рассеялись по всему миру, но смуглых людей с характерным тонким носом до сих пор подозревали в жадности и жесткосердности, а Юдей родилась ещё и с глазами, полными «золотого песка» — вкраплениями светлой охры в карем зрачке, что красноречивее всего остального говорило о том, что за кровь течёт в её жилах. Особенно отличились в деле презрения к сапранжи чопорные старушки, которые поджимали губы и цокали, как им казалось, незаметно, каждый раз, когда кто-нибудь достаточно смуглый проходил мимо них.
Торговку поглощает туман и Юдей остаётся одна. Непроглядная молочная взвесь напоминает об утреннем происшествии в ванной. Мурашки бегут по спине, она оборачивается, — резкий зуд промеж лопаток возникает без всякой причины, — но за спиной никого нет.
«С ума сходишь, старушка», — успокаивает себя Юдей и идёт дальше. Выплывает из тумана тележник, застрявший в редкой для хагвульских тротуаров выбоине. Она часто встречает его по утрам: он катит к набережной Левого рукава — излюбленному место прогулок туристов и горожан. Тележник вполголоса сыплет ругательства и пытается приподнять лоток, но то ли колесо засело слишком плотно, то ли тележка перегружена — ничего не выходит. Юдей виновато улыбается, проходя мимо, но он её даже не замечает. Всё дёргает тёмные, до блеска натёртые деревянные ручки, громыхая крышками огромных кастрюль. Пар от них поднимается такой густой, что в пору обвинить тележника в пособничестве туманному блицкригу.
Густое марево, заполняющее улицы Хагвула осенью, приходит откуда-то с Запада. Многие подозревают, что это древнее проклятие, наведённое в дремучую пору, упоминаний о которой не осталось. Юдей знает, что туман — всего лишь особенность местности, хотя в древних свитках часто упоминают колдунов и магом Макхнитских болот, что раскинулись на юге Накхона, материка, который ныне занимает Великая Западная империя. Вроде как, короли часто прибегали к их способностям, особенно в пору вражды. Даже сегодня Император Запада содержит целую когорту астрологов, хиромантов и медиумов и никогда не принимает важных решений, не посоветовавшись с ними.
По утрам туман особенно густ, кажется, что в его глубине ворочается какое-то чудовище, то ли слишком сытое, чтобы напасть, то ли уставшее. Морав не удивилась бы, увидь она парящие над землёй багряные огоньки, но их нет, впереди уже маячит Адмиральский проспект. Двигается Юдей быстро, но не бежит. Мостовая поблескивает влагой — не хватало ещё поскользнуться и сломать руку или ногу.
Проспект куда оживлённей Кудрявой: медленно двигаются вдоль обочин повозки и редкие теперь конные экипажи, пыхтят и скрежещут мобили, то и дело в утреннюю какофонию врывается требовательный и чуть истеричный свисток постового. Там, где мобилей и повозок не много, горожане справляются своими силами: правят медленнее, а люди стараются лишний раз не выбегать на дорогу. В остальных случая Патруль выставляет постовых в ярко-алом жилете и шлеме-фонаре. Ходят слухи о какой-то системе, которую тайно разрабатывает Университет, но неясными сплетнями всё, как обычно, и ограничивается.
Нельзя точно сказать: уехал мобилус или ещё не приходил. По часам выходит, что уже минуту как должен стоять, но пассажиры толкутся на обозначенном литым знаком пяточке и посматривают влево. Похоже, задерживается.
«Вот и славно», — думает Юдей, пристраиваясь в конец очереди. Общая нервозность, словно вирус, перекидывается и на неё. Опоздания для Юдей — грубый акт неуважения. Первый учебный день, да ещё и у первого курса, а значит полная аудитория незнакомцев в шестьдесят человек. Она часто корит себя за то, что не может, как другие преподаватели, относится к студентам спокойно, без страха, с уважением и осознанием собственного места в иерархии. Каждый раз, поднимаясь на кафедру, Юдей приходится бороться с дрожью в голосе.
«Всё будет хорошо, — думает она, — сейчас он придёт, ты сядешь и уже через пятнадцать минут будешь на месте. А там — всего-ничего».
Много раз декан исторического факультета предлагал ей воспользоваться служебным мобилем. Университет содержит целый парк машин и предоставляет их, вместе с водителями, профессорам совершенно безвозмездно.
«Опоздаю — сегодня же пойду и попрошу мобиль», — в который уже раз обещает себе Юдей. Чтобы как-то отвлечься, она исподтишка разглядывает людей перед собой: джентльмен с газетой и сухонькая старушка прямиком из прошлого века. Мужчина, зачем-то, надел толстые кожанные перчатки, хотя до настоящего мороза ещё далеко. А от пожилой дамы, несмотря на строгий вид, ощутимо пахнет сладкими, девчоночьими духами, от которых чешется в носу и вспоминается знойный летний день.
Вдруг, сквозь деревянный скрип, стук и шуршание колёс, к ушам Юдей прорывается кашляющий говорок мобилуса. Их конструкция оставляет желать лучшего, потому рессоры быстро приходят в негодность и появляется звук, похожий на стыдливое буханье простуженного театрального зрителя. Юдей прислушивается.
Мобилус показывается вдалеке, — тёмное прямоугольное пятно, напоминающее могильный камень, — и медленно выплывает на остановку. Двери со скрипом открываются, изнутри пахнет тёплым воздухом.
— Кудрявая улица! — гаркает кондуктор и подаёт старушке, которую джентльмен пропустил вперёд, руку. Та испуганно вскидывает голову, робко вкладывает хрупкую ладонь в огромную лапу и даёт втянуть себя в салон. Мужчина с газетой бросает заинтересованный взгляд на Юдей, но быстро меняется в лице, грубо заступает ей дорогу и вспрыгивает на ступеньку. Возможно, виной тому торопливость или внезапное осознание, что рядом сапранжи, но джентльмен поскальзывается, и с громким стуком оседает на левое колено. Юдей хочет помочь, но мужчина отталкивает смуглую руку, поднимается, с достоинством отряхивает брюки и заходит внутрь. Та ещё глупость, но что поделать, если в обитателях Вольного города так сильны предрассудки? Юдей пожимает плечами и заходит следом.
Тут же появляется кондуктор, здоровенный, не подходящий этому месту и этой должности. Само собой складывается ощущение, что его выдернули с военной службы, где он заведовал складом или кухней, и поместили сюда за какую-то страшно глупую, смешную провинность. Он хмуро осматривает вошедшую с головы до ног и требует плату. Юдей улыбается и протягивает заранее подготовленную купюру.
— Крупные, как же… — слышит она полу-шёпот кондуктора. Мешочек с монетами презрительно лязгает монетами.
— Спасибо, — говорит она, подставляя ладони под небольшое озерцо мелочи. Юдей уже и не обращает внимания на подобную невежественную глупость. В Университете людям всё равно кто ты и откуда, но в городе суеверия, которые народы привозят в Хагвул вместе с традициями, цветут пышным цветом, а сапранжи много кого обидели в своё время.
«Будь я на твоём месте, — сетовала Кашива, — взяла бы мобиль и не мучалась. Удобно, быстро и никто не пристаёт. Чего ты стесняешься?»
Юдей уходила от ответа и продолжала ездить на общественных мобилусах, регулярно нарываясь на такое вот тупое, как пробка, бытовое хамство. Порой Морав думала бросить всё и податься в Западную Великую империю или уехать на Острова, вот только никак не могла придумать, чем она там будет заниматься. Опять преподавать? Работать на земле? Поступит к кому-нибудь в свои двадцать восемь в подмастерья?
«Как будто только здесь я ещё чего-то стою?»
Дорога занимает чуть больше времени, чем обычно. Аширский мост, соединяющий Мраморную дорогу и Кричащий остров, запрудили мобили и повозки всех мастей, водитель мобилуса, не торопясь, пробирается сквозь толчею, а по салону бродят ворчание и зубовный скрежет. Юдей с удовольствием присоединилась бы ко всеобщему недовольству, но не хочет лишний раз привлекать к себе внимания и только поглядывает взволнованно на часы.
«Давай, давай, давай!»
В конце концов, мобилус переправляется на другой берег, в окнах мелькают посольства, нависает над дорогой муниципалитет. Однажды Юдей довелось побывать на приёме, устроенном канцлером Вазером Ханевелом в честь Нового года, и она обнаружила разительное несоответствие фасада и содержания. Интерьер резиденции составляли белый мрамор, благородное красное дерево и серебро, выражая умеренность в украшениях и чрезмерность в светильниках, торшерах и люстрах, что плохо соотносилось с суровым каменным «лицом» муниципалитета.
«Сколько далака они тратят в год?» — подумала тогда Юдей, и даже по примерным прикидкам выходила какая-то пугающая цифра.
Мобилус нагоняет график, пропустив сразу две остановки, на которых никто не входит и не выходит. Это вполне могло стоить водителю и кондуктору работы, но только если бы кто-нибудь подал официальную жалобу в департамент управления транспортом, но таких в салоне нет. Негласный договор между пассажирами и водителями был заключён ещё на заре создания сети общественного транспорта, и продолжает действовать по сей день.
Выбравшись из мобилуса у главных ворот Университета, Юдей срывается на бег. Лестница Истины, часто используемая студентами в теплые деньки как место отдыха, пустует. Она опоясывает выключенный по случаю приближающихся морозов фонтан и ныряет в широкую арку коридора к Центральному двору. Будь у Юдей хоть немного времени, она бы не отказала себе в прогулке по Главному парку, но теперь каждая секунда на счету: ступени остаются за спиной, тень, лишь отдалённо напоминающая профессора Морав, ныряет в крошечную дверцу, чтобы через доли секунды возникнуть в коридоре между Главным корпусом и Южным крылом.
>>>
— Доброго дня! — бросает она кому-то из преподавателей, обегая его. Выбирая между комфортом и экономией времени Юдей останавливается на втором и, проскользнув через крытую разноцветными стеклянными панелями галерею, выбегает на утоптанные тысячами ног дорожки Южного парка. В хорошую погоду здесь полным-полно народу: многочисленные клубы по интересам выносят собрания на мягкую зелень лужайки, а вместе с ними выходят и преподаватели, обедая на свежем воздухе и наблюдая молодую поросль. Сейчас же, укрытый шлейфами тумана, парк напоминает декорацию театральной постановки. Трагедии, судя по тому, что должно вот-вот произойти.