В его гарнизоне, там, в Закаспийском крае, свары подчиненных из-за женщин Николай пресекал быстро и решительно. Не было у его людей каких-то конфликтов из ревности, склок и скандалов. Там, на краю земли, все понимали, что это не к месту и не ко времени. Да и отношения между людьми было другие. К примеру, весь гарнизон знал, что случилось с Ниной, когда эскадрон их полка чуть-чуть не успел накрыть кокандских басмачей в горящей деревне. Все знали — но никогда за все эти годы никто ни словом, ни жестом не дал понять, что знают. И даже когда Ромка родился — смуглый кареглазый мальчуган — никто ничего не сказал. И среди малят-несмысшленышей никто Ромку не попрекал, что он не такой, как другие детки. А дети — они ж такие. Что дома слышат — то и между собой гутарят, не заботясь о том, кто что подумает. Значит, раз не говорили — то и по хатам на эту тему молчок был. Хотя, казалось бы. Деревня, в которой их эскадрон гарнизоном стоял — она деревня и есть. Сплетни, пересуды — все как везде. Кто что кому сказал, кто во что одет, кто к кому ходил, да сколько выпил, да кто с кем шуры-муры — все обсуждали. А про Нину с Ромкой — молчок. Потому что крепко уважали ее, Нину-то. Да и Николая тоже, чего уж тутскромничать. Не только потому, что он целый ротмистр и командир эскадрона. Быть начальником — этого еще недостаточно, чтобы люди не шептались по углам.
А еще потому не шептались, что каждая баба в деревне знала, что такое же может случиться и с ней. Причем в любой момент. Налетят кочевники — и молись, чтобы у мужиков рука не дрогнула. И у тех, кто в эскадроне, и у тех, кто с железной дороги. Чугунка — так звали железную дорогу в те времена — не место для слабых духом и телом людей. Железнодорожники были крепкие ребята, но и кочевники-текинцы тоже не слабаки. Это вам не каджары, которые только в своих гневных воззваниях себя воинами величают, а в поле да оружными их уже давно никто не видел, все больше по крепостям сидят. Не бестолковые кокандские сарбазы, и уж тем более не трусоватые османы, которые от первого же залпа врассыпную бросаются.
Нет, братцы. Текинцы — отчаянные, смелые и хитрые всадники. Куда там до их коварства индейцам из книжек американского писателя Майн Рида! С ними, текинцами, воевать пришлось долго и всерьез. Они были даже более серьезным противником, чем всадники-туркмены Хивинского ханства. Не просто же так решили ветку чугунки построить до самой их главной цитадели. Поняли генералы, что одними легкими полками текинцев не одолеть, а тяжелое оружие через Каракумы конями переправлять — только попусту терять время и ресурс.
Николай судорожно выдохнул. Неприятно, да что ж теперь делать. И надо бы конфликт в зародыше гасить, пусть пока он лишь в виду легкого осадка неприязни к Михайле. Хорошо, что он будет в другой стороне от Николая охотится. Авось проветрится, да и сможет с Михайлой объясниться да прощенья попросить.
Тьфу, пропасть! Задумался о бабах и половину инструктажа прохлопал ушами!
— …так вот и получается, что мы с ним вдвоем всю почву для пшеницы и приготовили. Только вот он еще и южные культуры у себя открыл. А кроме нас с тем неизвестным владетелем законами мироздания для пахотной земли никто не озаботился. Все остальные пока на собирательство надеются. Или считают открытого нами достаточным. Понятно ли? — закончил свою лекцию боярин и пристально заглянул каждому в глаза.
Николай хмуро кивнул. Не сознаваться же в невнимательности? Потом у Пахома расспросит, о чем речь была. Завтра с утра.
* * *
На следующее утро Николай успел сделать один выезд на охоту и как раз сдал Андрею Тимофеевичу два кристалла, когда со стороны ворот раздался заполошный колокольный звон.
Один из стрельцов-картонок, что дежурил в надвратной башне ритмично бил в небольшую бронзовую рынду. И дублировал голосом:
— Тревога! Тревога!
Проснувшиеся картонки-стрельцы выходили из караульного помещения и рассредотачивались по южной стене острога.
Вот так так!
— Нина! Седлай коней! — крикнул Николай, схватил перевязь с берендейкой, ружье и бросился к стене.
На крыльцо боярского дома неспешно вышел Андрей Тимофеевич с обнаженной шпагой. У Николая еще мысль мелькнула — он что это шпагой так странно помахивает? Неужели и правда ловит клинком солнечные зайчики? Такое легкомысленное поведение, да во время тревоги…
Кстати, что за тревога?
Николай встал на стене рядом с одним из стрельцов и выглянул наружу.
Зеленая степь, легко колышется от ветра трава. Вдалеке, на самом горизонте, еле видна стена тумана. Да отсюда она и стеной-то не выглядит. Так, узенькая серая полоска. Вроде все спокойно, в чем же дело? Из-за чего тревога?
А что это там, вдалеке, около ручейка? Точки какие-то. А если присмотреться, то… будто в сторону острога идет кто-то. В драной одежде, с ружьем на плече, сильно шатаясь… Пахом? Точно, он!
Николай быстро сбежал вниз по лестнице и вскочил на уже оседланного Сердара, которого Нина уже держала под уздцы внизу. Андрей Тимофеевич, все так же беспечно стоя на крыльце слегка взмахнул шпагой и стрельцы, повинуясь его жесту начали отворять ворота.
Ахалтекинский скакун молнией вылетел за стены острога.
— Что случилось? — выкрикнул Николай, едва удерживая разгоряченного скакуна рядом с ободранным, измученным Пахомом.
— Чужаки! — выдохнул охотник, — Кто-то охотился с той стороны и проломил завесу. Я с начала не понял что произошло. Ну ветер и ветер, в первый раз, что ли? Тем более как раз только охоту закончил и кристаллы взял. А тут вдруг раз — и стрелы полетели. Я оглянулся, а с той стороны в стене прореха как раз в один сектор и трое верховых. Как раз в соседнем от меня секторе.
— Они сразу напали? — спросил Николай — без разговоров?
— Точно так, без разговоров. Они поначалу еще начали стрелы пускать, да так бестолково, что я решил с ними повоевать. Только вот заигрался. Думал, у них только луки и не отследил, когда они ружья достали. Попал под залп… Кобылу мою пегую свалили. Думал все, кранты. Помогло что там овражек был — ну помнишь, тот, на котором ты нас с Михайлой двойной охоте учил? Затихарился там, в высокой траве. Они попробовали было сунуться, да я пальнул, и они решили не испытывать судьбу. В общем, ушли.
— А камни? Забрали?
Пахом помотал головой.
— Нет. Мой при мне, второй так в седельной сумке лошадки и остался. А они, видать, уже полные были, тоже после охоты. Потому просто ушли к себе.
Николай уставился на юг, словно пытаясь разглядеть что-то там, у далекой стены тумана. Потом повернулся к охотнику.
— Как сам? Воевать сможешь?