Что самое удивительное, та вспышка гнева отложилась у меня в голове до мельчайших подробностей. Начиная окружающей обстановкой и кончая болевыми ощущениями от прохождения сквозь выбитое бронестекло.
Помню лицо лидера группы учёных. Ту гримасу ужаса и отвращения. Как потом выяснилось, ужас и отвращение были направлены не в мою сторону, но в сторону того, что я из себя представлял. Весь в осколках и крови, с животной яростью во взгляде. Спросил только одно:
— Почему вы это продолжаете? Почему не эвтаназия? Мои родители дали согласие, я знаю, слышал ваш разговор.
— Понимаете ли, — взяв себя в руки, задушевно начал док, — официально вы мертвы.
«... официально вы мертвы», — три слова, смысл которых доходит до меня сразу. Кулак влетает в челюсть молодому светилу русской науки в области психиатрии, нейролингвистики и ещё пары областей, названия которых уже вымылись из моей памяти. Но всё же решаюсь уточнить:
— В смысле: мёртв?
— Карл Альбертович имел в виду то, что вы по документам мертвы, — поспешил разъяснить помощник учёного. — Ваши родители уже захоронили тело с помощью кремации и развеяли ваш, я извиняюсь, прах.
Эта новость чуть было не откинула меня обратно к состоянию овоща. Когда подоспела охрана, я просто сидел на любезно предоставленном помощником стуле, смотрел в стену пустыми глазами и рвал волосы на голове.
Мне просто не верилось в то, что родители — люди, у которых на уровне инстинктов прописана защита потомства — могли отдать сына на такие чудовищные эксперименты. В тот момент я не мог думать ни о чём другом, даже слова о том, что родители получили и кремировали тело не закрепились в сознании.
Позже. Много позже суть этого эксперимента открылась мне. Учёные головы желали обуздать человеческую ярость, научится контролировать человека в таком состоянии, в котором он сам себя контролировать не в силах.
Но то было лишь следствие — не причина. Причина скрывалась в самом далёком прошлом. Настолько далёком, что даже под гипнозом вспоминались лишь неясные силуэты-образы, обрывки, но ничего цельного.
«Всегда знал, что во мне сидит зверь», — ответил на вопрос врача. Что он точно спросил не помню.
Вообще смутно помню те дни «после» собственного возвращения и до того, как меня выпустили из стен обычного, на первый взгляд, НИИ. Где я был зачислен по просьбе своей матери уборщиком на лето. «Легенда, не более, чем красивая байка. То, что происходит внутри этого НИИ, должно оставаться там».
Касательно моего воскрешения из мёртвых в обычном мире проблем особых не возникло. В некоторых местах бюрократического аппарата моей великой и необъятной родины Александр Харьков, официально покойный месяцев семь, и вовсе числился живым и бодрствующим. А вместе с этим отмывались и прогонялись просто неземных масштабов суммы денег. Спросить-то официально не с кого.
Родителям же доказать, что я не верблюд, а их собственный сын, оказалось одновременно и проще и сложнее. Мать поверила сразу. Как говорила: «учуяла родную кровь», а вот отцу пришлось доказывать то, что я — не Лжеалександр Второй. Нет, конечно, доказал, но вот «почему Второй?» — вопрос так и остался по сию пору невыясненным.
Упоминания о том случае, когда во мне впервые проснулся зверь, на момент моего возвращения в большой мир были стёрты отовсюду, лишь некоторые участники и свидетели, которые остались в живых, помнили тот вечер ярче, чем им хотелось бы.
Точно помню, что шёл дождь. Противный, моросящий, делающий мокрым буквально всё, что под него попало. Также промокли и мои сигареты, я стоял и чиркал дешёвой зажигалкой, прикрывая пламя рукой от ветра, пытался прикурить.
Точно помню, зачем стоял и мок под дождём. Ждал девушку, первую девушку. Самую красивую из всех, как я тогда думал. Очень долго ждал и уже полчаса подряд не мог прикурить одну сигарету. Изредка отвлекался от этого увлекательного занятия, дабы мельком посмотреть на экран смартфона: ну как вызов пропустил? Или СМС о том, что всё отменилось.
Когда в очередной раз посмотрел на экран телефона, часы показывали уже одиннадцать тридцать шесть, а батарея смартфона находилась в красной зоне. «Он тоже продрог, совсем как ты, Старина. Но ты же обязательно дождёшься? Ты сделан из более прочного сплава, нежели этот дешёвый телефон!». «Да, обязательно дождусь», — отвечаю сам себе, шепча в пустоту. Состояние такое, что зуб на зуб уже не попадает, но я упорно продолжаю стоять и надеяться на встречу.
Надежда отпустила меня только к часу ночи, когда смартфон в последний раз показал время, жалобно пиликнул и издох. «Не пришла? Ну и хер с ней, старина! Не кисни, лучше пошли домой, завтра на свежую голову всё решим». «Да», — такое простое слово, но какого труда оно стоило. Как морально, так и физически. Мышцы лица свело от холода, а сердце обливалось кровью.
Во двор родного дома пришёл ближе к трём. Как добирался — не помню, что делал — не помню. Увидел её, смеющейся над шуткой нашего одноклассника и по совместительству первого красавчика во всей школе. Много ума мне, промокшему, потратившему в пустую время, а потому злому, как собака, не понадобилось, чтобы быстро сложить «два плюс два».
Быстрой походкой подошёл, громко кашлянул в кулак, спросил:
— Нормально ли сидится? — она узнала мой голос и прекратила смеяться.
— Было лучше, пока ты не подошёл, — дерзко ответил одноклассник. — А потому изволь съебаться, не порти нам с дамой вечер.
Не обращая внимания на его слова, специально, чтоб позлить, облокотился на подъездную дверь. Прикурил сигарету из новой пачки «Жока», купленной в ларьке на последние деньги.
— Может, дама скажет своё слово прежде, чем я вас покину? — почему-то я чувствовал, что делаю всё правильно и вещи идут так, как должны идти.
— А может ты таки сбрызнешь отсюда в темпе вальса? — терпение красавчика явно подходило к концу. Моё же только росло с каждой минутой этого неловкого молчания с Катиной стороны.
Одноклассник прикрыл глаза, как бы позволив мне остаться. Похоже, его самого заинтересовало, что именно она скажет в своё оправдание.
Я же молчал, вверив себя в руки той, что предала. Готов был поверить в любую ложь, которую она скажет, готов был размотать конкурента и уйти с ней гулять до рассвета. Но сигарета истлела, а ответа так и не последовало.
— Ясно всё с тобой! — поплевал на окурок и закинул в урну. — Каким лохом я был?