— Иголки еще остались, а вместо ниток она нарезала тоненькие полоски из оленьей шкуры.
Потом Сара мне показала опоссума — я слышал, что их много в лесах по всей Америке. Но я ни разу их не видел, и даже не знал, как они выглядят. Сумчатый американский абориген был больше похож на мышку, висящую на ветке. Впрочем, сумки как таковой у него не было — детеныши висят, цепляясь за мамин мех.
— Раньше здесь было много куропаток, водились дикие индейки, кролики… Увы, их мы довольно быстро съели.
Зато птиц, в пищу не годящихся, было немало — в том числе и экзотических для людей из России, но привычных мне по Нью-Йорку — ярко-синих блю-джейс (придется придумать для них русское название, подумал я) и красных кардиналов.
То и дело, Сара показывала мне родники, мелкие и крупные, откуда вытекали ручейки, поляны, поросшие прекраснейшими цветами, цветущие кустарники, вокруг которых вились маленькие колибри, своими размерами похожие на шмелей, только ярко-зеленые. У некоторых были малиновые грудки.
— Мы так и назвали гору посреди нашего острова — «Гора колибри», — сказала Сара.
И вот мы приблизились к вершине горы. Конечно, она была скорее холмом — высотой не более трехсот метров. Но я все-таки запыхался, а Сара все так же неутомимо вела меня к цели. Увидев, что я немного устал, она меня подвела к камню, который окружали заросли ежевики, и сказала:
— Алекс, посидите и отдохните. Поешьте ежевики, она здесь очень вкусная. А я сейчас воды принесу.
Через минуту, я уже пил воду из чашки, которую она предусмотрительно принесла с собой. И вдруг я увидел краем глаза, как она одним движением скинула подаренное ей вчера платье, под которым ничего не оказалось, и не успел я отреагировать, как она прыгнула на меня и заключила меня в крепкие объятия…
2 «Облико морале»
Сказать, что я был ошеломлен этим поступком Сары, значит не сказать ничего. Где-то в голове сверлила мысль: ну не сволочь ли ты, Володя?! Говори ей теперь про «облико морале». И что означали твои слова про то, что она, мол, "покажет мне все"??
А она тем временем стащила мою футболку, шорты (где-то в голове проскочила мысль, что зря я сегодня надел спортивные шорты — будь у меня молния, она не справилась бы; а потом подумал, что она просто оторвала бы пуговицу и разорвала молнию). На секунду замешкалась, увидев трусы, но потом одним движением стащила и их. И только сейчас я очнулся от оцепенения.
Я, надо сказать, не дрался по-настоящему лет, наверное, с десяти. Да, я играл в американский футбол (впрочем, я был всего лишь wide receiver, тот, кто бежит и ловит мяч — нужно уметь держать удар, когда тебя потом припечатают защитники, а самому лишь пытаться вырваться из их объятий); да в аспирантуре я два года занимался тхеквондо и вышел оттуда с зелёным поясом. Но даже там я не мог сражаться с девушками — пару раз, когда мне довелось заниматься с ними спаррингом, я всего лишь ставил блоки, да и то не очень сильно, чтобы им не было больно.
Чтобы сделать Саре больно, не могло быть и речи. Я с трудом расцепил ее руки и выскользнул из ее объятий — но Сара тут же схватила своё платье и мою одежду и запустила их через живую стену ежевики, затем еще раз подскочила ко мне.
Единственно правильное решение пришло инстинктивно. Когда она ухватила меня за причинное место, которое к тому же при виде всех прелестей Сары предательски увеличилось в размерах, я вдруг подумал — а ведь мы находимся в другом времени, где мы катастрофически не готовы к местным условиям. Нас мало, у нас скоро кончатся ресурсы, а всё моё скаутское прошлое и поход во время курса молодого бойца — и, полагаю, военное прошлое моих друзей — не подготовили нас к тому, что походная ситуация затянется навечно. А тут мне приходится избегать молодую и прекрасную девушку. Расскажешь кому, не поверят. И я неожиданно для самого себя захохотал.
У Сары на лице промелькнула обида, потом она выпустила предмет моего организма, который уже по-хозяйски лежал в ее руках, и звонко рассмеялась вместе со мной. Через пару секунд она, впрочем, опомнилась и с некоторой обидой спросила, что же для меня оказалось таким смешным в ее поведении.
— Сара, — сказал я, — понимаешь, у нас тут вообще ничего не понятно, мы не знаем, что будет дальше. А тут на меня со всех сторон насели женщины…
Сара резко отпрянула от меня и спросила:
— Так у тебя есть женщина?
— Да.
— В вашей России?
— Нет, здесь, на корабле…
Она горько заплакала, да так, что теперь уже мне пришлось её успокаивать. Потом она сказала:
— Понятно… Она ещё и не индианка, а белая. Небось, красивая…
— Да, Сара, очень. Но и ты тоже красавица. Ничего, найдём тебе хорошего мужа. Если б у меня не было Лизы…
— Так вот как эту сучку зовут.
— Нет, она хорошая. А ты ещё очень молодая. У нас считается, что замуж женщине нужно не раньше, чем после двадцати. Или, в любом случае, когда ей не меньше восемнадцати. А тебе даже шестнадцати еще нет. — Женщина должна стать женой и матерью. Так мне говорит мама. Зачем ждать до восемнадцати? — Тебе учиться надо… — Зачем? Читать и писать я умею. — Сначала выучишь русский язык. Затем получишь профессию. Станешь, например, врачом или учителем. Мы это организуем. А потом ты найдёшь себе человека по душе.
Сара снова заплакала, но в этот раз быстро успокоилась, посмотрела на меня и тихо сказала:
— Учиться — это ладно… Но все равно ты будешь моим. Не нужно мне другого. Когда я тебя увидела, то сразу поняла, что нашла свою судьбу. Подожду уж два года до восемнадцати — а там посмотрим. Ладно, прости, что я так себя вела. Обними меня, и пойдём дальше.
Я, вздохнув про себя, обнял её, про себя подумав, что только этого мне и не хватало для полного счастья.