— Сынок, спасибо, мы все обязаны тебе жизнью…
— Да ладно, не надо, я сделал лишь то, чему меня в детстве учили.
Но она все плакала, и лишь минут через пять немного успокоилась. Мы сели за стол. Зинаиде Михайловне и ее детям еду принесли прямо в каюту — в отличие от Лизы, она была все еще в шоке, и наши врачи решили, что лучше ей пока не выходить на публику.
Я впервые смог ее рассмотреть. Стройная женщина, красивое, хоть и заплаканное лицо, даже без косметики. Светлые волосы, заплетенные в косу, неплохая фигура, разве что чуть округлый животик. Она налила мне чаю из чайника и сказала:
— А Лизочки-то нет. Ушла к какой-то матушке Ольге, говорит, будет договариваться насчет работы по специальности. Угощайтесь, она скоро придет.
— Да нет, спасибо, Зинаида Михайловна, мы только что хорошо поели. А вот за чай спасибо.
— Никак не могу привыкнуть, что все здесь — не наше, даже еда. И что у нас больше нет своего дома.
— Не переживайте, Зинаида Михайловна, все будет хорошо. А и дом, и еда здесь общие — в том числе и ваши.
— Мы вообще-то из Севастополя. Муж был морским офицером, а я в порту бухгалтером работала. Степа мой погиб при первой же бомбежке, и мы с детьми остались одни. Потом и наш дом разбомбили, и мы перебрались к родственникам. А позавчера нас эвакуировали. Наш теплоход разбомбили немцы. Он начал тонуть, и тогда я взяла детей за руки, и прыгнула с ними в воду. Мы с Лизой, и еще две женщины, ухватились за какую-то шлюпку, а она взяла и перевернулась. Дальше — тьма… А потом вижу — мы держимся за шлюпку, и рядом — теплоход. А затем вы нас спасли, — и она снова обняла меня и зарыдала.
— Зинаида Михайловна, успокойтесь. Все плохое уже позади. Вы теперь с нами. Вам и вашим детям больше ничего не угрожает.
Тут я, конечно, подумал, что в данной ситуации «не все так однозначно», ведь мы и сами не знаем, что будет с нами если не завтра, то послезавтра. Но я ничего ей, понятно, говорить не стал, и вместо этого продолжил.
— И не надо меня на «вы» называть — зовите меня просто Лешей.
— А я Зина. Я ненамного старше вас… тебя. Мне всего лишь тридцать лет. Нинели девять, а маленькому Леше всего пять. И скоро, если Бог даст — ох, простите, я машинально — ведь мы, коммунисты, знаем, что Бога нет…
— Зина, а я вот верю в Бога. И, думаю, что почти все здесь верят. Именно Господь спас вас и ваших детей.
— А где мы?
Я подумал, стоит ли ей обо всем рассказывать, но потом все-таки решился, и сказал:
— Теплоход наш — из тысяча девятьсот девяносто второго года.
— То есть как это — из тысяча девятьсот девяносто второго?
— Зиночка, все мы непонятно каким образом очутились в далеком прошлом, в тысяча пятьсот девяносто девятом, у берегов Калифорнии. И мы, и вы.
Зина побледнела, а потом сказала:
— Как говорила моя мама, на все воля Божья. Значит, мой третий ребеночек родится в Америке. А Нинель и Лешу хорошо бы крестить, мы с мужем хотели, но так и не решились.
— Поговори с отцом Николаем. Я ему скажу, чтобы он к вам зашел. У него четверо детей, так что у Нинели и Леши будет, с кем поиграть.
— Леша, а чем война-то кончилась?
— Мы победили. Трудно было и долго, и очень много людей погибло. Но в тысяча девятьсот сорок пятом году Красная Армия взяла Берлин, и немцы капитулировали.
Зина снова заплакала, потом вытерла слезы и сказала:
— Значит, мой Степа не напрасно погиб.
Тут в дверь постучали, открылась дверь, и вошла Лиза со стопкой книг.
— Лешенька! — она бросила книги на свою тумбочку и обняла меня.
— А я тебя как раз искал. Пройдемся немного?
Лиза кивнула, и мы, распрощавшись с Зиной, пошли по коридору. Я открыл дверь своей каюты и вручил ей скромный букетик, собранный на острове, затем встал на одно колено, поцеловал ей руку, и сказал: