— Э…
— Да и вижу я, что ты русский, но иной, нежели мы. Крестишься щепотью, аки грек али латинянин. Молвишь не тако, яко мы. Одежу нашу не знаешь.
— "Ни ступить, ни молвить не умею", — не удержался я.
— Тако, — ответил тот без улыбки. — И люди твои такие же.
— Они тоже из Русской Америки.
— Только вот ежели бы иноземцы ведали про Русскую Америку, то я бы уже давно слыхал.
— Есть она, Василию.
— Верю, что есть, княже. Но почто раньше не было её, а ныне есть? Того не розумею. И откуда вы там? Не было же вас.
Я набрал в лёгкие воздуха и сказал:
— Василию, именно так. Мы пришли из грядущего. Четырехстами годами позже. Поэтому я знаю и про тебя, и про Петра Алексеевича Третьякова, и про многих других. И про то, что случилось в нашем прошлом. Которое здесь — грядущее.
Тот ошалело посмотрел на меня:
— Вот, значит, как. Вижу, что не брешешь. Теперь розумею. Вот только не ведаю, что с тобой делати.
— Василию, поверь мне, мы здесь не для того, чтобы навредить нашей родине-матери, а для того, чтобы спасти её от голода, нашествия иноплеменников, и других невзгод. Ведь всё это было у нас. Но мы надеемся, что грядущее можно изменить.
Тот какое-то время помолчал, затем, видимо, принял решение, выпрямился и сказал:
— Петько, зажги свечи и лампу масляную, темнеет. Княже, ты, я слыхал, навроде дьяка посольского приказа в вашей Америке.
— Именно так, Василию.
— Тогда поведай мне, что ты сделал.
И я рассказал всё, от переговоров с индейцами и визита к мексиканцам и до последних договорённостей со Столармом. На "Победе" находились несколько мультифункциональных принтеров, и я переснял некоторые документы, в том числе и немецкий текст договора со шведами. Его я и достал из портфеля и протянул Щелкалову.
Тот всмотрелся в него при свете уходящего солнца, затем поднял глаза:
— Добро ты сделал, княже. Поведай мне теперь про вашу Русскую Америку. И про то, что было после сего времени.
— Это долго рассказывать, Василию. Я расскажу, что смогу, но я тебе принёс ещё и книжку про международные отношения на рубеже шестнадцатого и семнадцатого века. Но нашим шрифтом.
— Покажешь мне потом ваш шрифт. А пока говори. Петька, налей нам ещё вина.
Я и рассказал немного. Уже стало совсем темно, только свет десятка свечей и одной лампы еле-еле пробивался сквозь сумерки, а Щелкалов всё слушал. И лишь когда закричала какая-то ночная птица, он повернулся ко мне и сказал голосом, потерявшим былую стужу:
— Ступай, княже. Петька тебя отведёт. И благодарю тебя за дары твои.
Да, подумал я. Как говорят швабы, не поругал — значит, похвалил. Похоже, для этого Громыко местного розлива примерно так же.
5. Святитель
Будучи ребенком, я не раз прислуживал в церкви, даже тогда, когда к нам приезжал епископ или сам митрополит, глава Русской Православной Церкви Заграницей. А вот патриарха я не видел еще никогда и, если честно, немного побаивался.
Около полудня послышался возглас с улицы:
— Едет!
И Борис, и его рынды, и прочие бояре, и я высыпали на улицу. В деревню въехали три возка без особых украшений, кроме крупных православных крестов на боках. Они подъехали к храму Живоначальной Троицы, что в Больших Вязёмах, и из них сначала вышли монахи. Один из них подошёл к среднему возку, приставил ступеньку, открыл дверь, и помог патриарху выйти.