У царя глаза вылезли на лоб.
— Карта всего мира? — сказал он. — А не лжёшь?
— Не лгу, царю-батюшко, — сказал я. — Мы на нашем железном корабле пришли из наших земель — тут я показал на Калифорнию — вот так — и я показал, как мы шли в Финский залив. — Долго шли, пять месяцев.
— Врешь, собака! — закричал все тот же боярин. — Не может быть никаких железных кораблей.
— Царю-батюшко, изволь спросить у твоего боярина Богдана Хорошева, — сказал я.
— Богданко, а не врёт пришелец? — спросил Борис Годунов у Хорошева.
— Правду он говорит, государю, — сказал Хорошев. — Я сам видел сей корабль, и люди мои тоже, и даже трапезничали мы на нем. Большой корабль, быстрый, и без парусов.
— А не колдовскими ли он чарами управляется? — спросил все тот же боярин.
— Нет, — сказал Хорошев — наш отец Пафнутий признал, что не дьявольский это корабль, да и церковь у них есть на корабле православная.
Царь подумал, посмотрел на нас, и сказал:
— Царь трапезничать желает с пришельцами в приватном покое.
Все тот же боярин сказал:
— Государю, дозволь и нам тебя охранить от сих людишек, а вдруг они злое замышляют?
— Богдане, уймись, — сказал Борис.
Тут я понял, что это за боярин. Богдан Яковлевич Бельский, племянник Малюты Скуратова и двоюродный брат царицы Марии. В будущем он станет одним из самых рьяных сторонников Лжедмитрия. Меня это несколько удивило — его весной отозвали из Царёва-Борисова, где он был воеводой, и он якобы попал в опалу. Значит, эти сведения были преувеличены — скорее всего, самим Бельским после смерти Бориса. Нас он, похоже, невзлюбил с первого взгляда, и я почувствовал, что с ним нужно будет держать ухо востро.
Другие же смотрели на нас более дружелюбно. Я решил ковать железо, пока горячо:
— Царю-батюшко, позволь принести недостойные дары, которые мы привезли из далёких земель американских.
По нашему сигналу, наши люди начали вносить сундуки. Каждый раз, мы их открывали и показывали царю — в них было серебро, золото, шелк, бархат… Затем царю принесли охотничье ружье, купленное нами в Испании и немного переделанное нашими умельцами под современный затвор, а также наручные часы «Сейко» с ручным заводом. А трем боярам мы подарили дешевые часы и объяснили, как их заводить и переставлять, и предупредили, что у каждого часа, который они показывают, одинаковая длина. Ведь в те времена день и ночь делились на двенадцать равных часов каждый, и дневной час летом был длиннее ночного, а зимой наоборот. Двое других бояр засияли, увидев такое чудо, и даже взгляд Богдана чуть-чуть потеплел.
Разница в долготе между Россом и Александровым составляла около ста двадцати градусов, что соответствовало десяти часам, а каждый часовой пояс соответствует пятнадцати градусам. Москва находится на семь градусов восточнее, но мы решили оставить её в том же часовом поясе. И, так как официального времени на Руси не было, мы просто взяли калифорнийское время и добавили к нему десять часов. Это время мы и поставили загодя на всех часах, в надежде, что это станет новым стандартом.
— Благодарю вас, странники. Зело вы обрадовали нас.
— Царю-батюшко, а вот мы привезли письма от короля гишпанского Филиппа, от короля датского Кристиана, и от регента шведского Столарма.
И я передал царю все три запечатанных письма. Он вскрыл одно за другим, два прочитал сам, а письмо от Филиппа пришлось переводить мне, ибо переводчика с испанского у него в Вязёмах не было. Богдан попытался вякнуть, что, мол, неправильно переведёт сей пришелец, но Борис оборвал его на полуслове и приказал мне переводить дальше. Написано там было про то, что он благодарен людям Бориса — имелись в виду, конечно, мы — за то, что спасли Её Величество аж два раза, и что нужно двум христианским державам дружить и вместе бороться с протестантской заразой. Впрочем, именно этого я решил не переводить — мало ли…
Борис посмотрел на единственного из бояр, чья борода была довольно-таки коротко обстрижена:
— Василию, подойди.
Тот взял у него письма и просмотрел их, после чего посмотрел на меня намного более строгим взором:
— Всё-то ты правильно перетолмачил, да не пведал государю, что кафолик желает с лютерцами воевати и нас к тому призывает. То не потребно нам, аки мы и с кафоликами, и с лютерцами дружить хотим, пусть и те, и иные еретики.
"Кто же это, кто знает и немецкий, и шведский, и испанский?" — подумал я. И вдруг меня осенило. Это же Василий Яковлевич Щелкалов, думный дьяк и глава Посольского приказа и один из виднейших дипломатов допетровской Руси… Я лишь чуть поклонился:
— Не думал, что это так важно, Василию Яковлевичу.
— Ты меня знаешь? — удивлённый его взгляд стал чуть менее строгим.
— Слава твоя дошла даже до нашей Русской Америки, — ответил я смиренно.