А кто ему там ставить будет? Значит, с ним что-то случилось.
— Еще что?
— Гошу нашли убитым. Его штырем пропороли.
— Мы занимались этим делом. Мальчишка наглотался таблеток и выпал из окна сам.
— Хорошо, а про Шубу вы знаете? Его тоже шлепнули. Вместе с Винтом. — Голос Рвачева срывался. — В один раз.
— Откуда вы знаете?
— Я… слыхал.
— Когда приходят с повинной, то говорят правду.
— Я был там. Рядом. На улице. С тем домом, где баба Шубы живет. Стоял на вассере. На атасе. Снаружи.
— А подельники?
— Они притаранили на хазу Мао Цзэдуна.
— Зачем?
— Распотрошить хотели. Им кто-то настучал, что китаец богатый.
— И куда этот китаец делся?
— Думаю, убежал.
— А перед этим убил ваших подельников?
— Может, и не он, а кто-то другой. Только из-за капитана Прахова, я это шкурой чую. Уже нет Гоши, Шубы, Винта, пропал Бабай. Теперь моя очередь.
— Не паникуйте, Рвачев. Кстати, я склонен думать, что Шубу и Винта, как вы их называете, убрали из-за китайца. У него могли быть телохранители, которых вы проморгали. Друзья, наконец.
— Нет, я уверен — убирают тех, кто кончил капитана. Одного, второго, третьего…
— Так сколько вас, свидетелей, ещё ходит, живых?
— Один невиновный — я. И ещё Жатый.
— Вы считаете, вам грозит опасность?
— Да.
— И хотите её избежать? Оригинально, Рвачев. Очень остроумно. Но невыполнимо. Без вины у нас никого не сажают. Договоримся так: я это сообщение возьму на контроль. Зайдите через два дня. Мы продолжим разговор обязательно. Сейчас я занят другим делом.
— Арестуйте меня! — Рвачев чуть не закричал от отчаяния. Он протянул обе руки со сложенными вместе ладонями, словно предлагал надеть на них оковы. — Арестуйте!
— Как же так? — Серков говорил спокойно, убеждающе. — Вины на вас нет. Самое большее, со свидетеля я могу взять подписку о невыезде. Вы ведь не убежите?
***
Больше всего времени Лунев затратил на поиски Жатого. Это был зверь стреляный, осторожный, все время державшийся в тени. Каждый раз он менял внешность, надевая очки с пластиковым носом, который крепился к дужке. Нос оказывался то римским паяльником, то рязанской бульбой, а то и красным грузинским перцем, висевшим над густыми черными усами. Они, как и сам нос, тоже были декоративными.
Появляться на улицах с двумя черными дырками на лице Жатый не любил, и Лунев научился узнавать его по фигуре — сутуловатой, длиннорукой, как у орангутанга. Ходил Жатый вразвалочку, как моряк, долгое время плававший на малотоннажных валких посудинах.
День, который Лунев выбрал для окончательного расчета с Жатым, с самого утра был пасмурным, ветреным, влажным.
К вечеру, когда Жатый обычно приходил в казино «Уссури», Лунев появился на бульваре напротив. Сел на скамейку. Некогда удобная, сработанная мастерами советского жилкомхоза, с плавным изгибом сиденья и спинки, теперь она являла собой жалкое зрелище. Все рейки, добротно привернутые к чугунным ножкам, хозяйственные горожане выломали и утащили неизвестно куда и для чего. На всем бульваре ни одной целой скамейки не осталось.
Та, на которой устроился Лунев, была кем-то «подремонтирована». На ножки, врытые в землю, положили бревно, сорванное с детского аттракциона — крепости. Сипеть на круглой лесине с удобствами могли разве только вороны. Тем не менее бревно блестело, отполированное терпеливыми задницами.
Со своего места Лунев хорошо видел вход в казино. Ждать пришлось долго. Жатый вошел в здание более двух часов назад.
Жатый работал не по старинке, когда на дело ходили с громко стреляющими «наганами» и «ТТ», с примитивными ножами-финками. Теперь тульского «старичка» снабжали набалдашниками глушителей, а в карманах носили ножи с выкидными лезвиями — «лягушки».