Спускаясь в балку, капитан наклонился к крохотному водопаду, стекавшему с ледяной бахромы откоса, и стал пить воду, ощущая тошнотный, пресный вкус талого снега. Но он продолжал пить, хотя ему и не хотелось, - пить только для того, чтобы заполнить пустоту в тоскующем желудке.
Вечерело. Тощие тени ложились на мокрый снег. Стало холодно. Лужи застывали, и лед громко хрустел под ногами. Мокрые ветки обмерзли; когда он отводил их рукой, они звенели. И как ни пытался капитан идти бесшумно, каждый шаг сопровождался хрустом и звоном.
Взошла луна. Лес засверкал.
Где-то в этом квадрате должен был находиться радист. Но разве найдешь его сразу, если этот квадрат равен четырем километрам? Вероятно, радист выкопал себе логовище не менее тайное, чем нора у зверя.
Не будет же он ходить и кричать в лесу: "Эй, товарищ! Где ты там?!"
Капитан шел в чаще, озаренной ярким светом; валенки его от ночного холода стали тяжелыми и твердыми, как каменные тумбы.
Он злился на радиста, которого так трудно разыскать, но еще больше разозлился бы, если бы радиста удалось обнаружить сразу.
Споткнувшись о валежник, погребенный под заскорузлым снегом, капитан упал. И когда с трудом подымался, упираясь руками в снег, за спиной его раздался металлический щелчок пистолета.
- Хальт! - сказали ему тихо. - Хальт!
Но капитан странно вел себя. Не оборачиваясь, он растирал ушибленное колено. Когда, все так же шепотом, ему приказали на немецком языке поднять вверх руки, капитан обернулся и сказал насмешливо:
- Если человек лежит, при чем тут "хальт"? Нужно было сразу кидаться на меня и бить из пистолета, завернув его в шапку, - тогда выстрел будет глухой, тихий. А кроме того, немец кричит "хальт" громко, чтобы услышал сосед и в случае чего пришел на помощь. Учат вас, учат, а толку... - И капитан поднялся.
Пароль произнес он одними губами. Когда получил отзыв, кивнул головой и, взяв на предохранитель, сунул в карман синий "зауэр".
- А пистолетик все-таки в руке держали!
Капитан сердито посмотрел на радиста.
- Ты что ж, думал, только на твою мудрость буду рассчитывать? - И нетерпеливо потребовал: - Давай показывай, где тут твое помещение!
- Вы за мной, - сказал радист, стоя на коленях в неестественной позе, а я поползу.
- Зачем ползти? В лесу спокойно.
- Нога у меня обморожена, - тихо объяснил радист, - болит очень.
Капитан недовольно поморщился и пошел вслед за ползущим на четвереньках человеком. Потом он насмешливо спросил:
- Ты что ж, босиком бегал?
- Болтанка сильная была, когда прыгали. У меня валенок и слетел... еще в воздухе.
- Хорош! Как это ты еще штаны не потерял. - И добавил: - Выбирайся теперь с тобой отсюда.
Радист сел, опираясь руками о снег, и с обидой в голосе сказал:
- Я, товарищ капитан, и не собираюсь отсюда уходить. Оставьте провиант и можете отправляться дальше. Когда нога заживет, я и сама доберусь.
- Как же, будут тебе тут санатории устраивать. Засекли фашисты рацию, понятно? - И вдруг, наклонившись, капитан тревожно спросил: - Постой, фамилия как твоя? Лицо что-то знакомое.
- Михайлова.
- Лихо, - пробормотал капитан не то смущенно, не то обиженно. - Ну ладно, ничего, как-нибудь разберемся. - Потом вежливо осведомился: - Может, вам помочь?
Девушка ничего не ответила. Она ползла, проваливаясь по самые плечи в снег.
Раздражение сменилось у капитана другим чувством, менее определенным, но более беспокойным. Он помнил эту Михайлову у себя на базе, среди курсантов. Она с самого начала вызывала у него чувство неприязни, даже больше - негодования. Он никак не мог понять, зачем она на базе, - высокая, красивая, даже очень красивая, с гордо поднятой головой и ярким, большим и точно очерченным ртом, от которого трудно отвести глаза, когда она говорит.
У нее была неприятная манера смотреть прямо в глаза.