Я смотрел на Шанталя, и мне казалось, что я проник в его душу, внезапно проник в одну из тех тихих и мучительных драм, которые совершаются в сердцах честных, в сердцах благородных, в сердцах безупречных, в тех замкнутых и непроницаемых сердцах, каких не знает никто, даже те, кто стал их безмолвной и покорной жертвой.
И вдруг, подстрекаемый дерзким любопытством, я сказал:
- Вот на ком вам надо было жениться, господин Шанталь!
Он вздрогнул и посмотрел на меня.
- Мне? На ком? - переспросил он.
- На мадмуазель Перль.
- На мадмуазель Перль? Но почему?
- Потому что ее вы любили больше, чем вашу кузину.
Он смотрел на меня странными, округлившимися, испуганными глазами.
- Я любил ее?.. Я? Что? Кто тебе сказал? - лепетал он.
- Да это же ясно как день, черт побери!.. Ведь это из-за нее вы без конца оттягивали свадьбу с вашей кузиной, которая ждала вас целых шесть лет!
Он выронил шар, который держал в левой руке, обеими руками схватил "меловую тряпку" и, закрыв ею лицо, зарыдал. Он рыдал безутешно и в то же время комично: у него лилось из глаз, из носу, изо рта - так льется вода из губки, которую выжимают. Он кашлял, плевал, сморкался в "меловую тряпку", вытирал глаза, чихал, и опять у него лило из всех отверстий лица, а в горле булькало так, что можно было подумать, будто он полощет горло.
А я, перепуганный и пристыженный, хотел удрать: я не знал, что сказать, что делать, что предпринять.
Внезапно на лестнице раздался голос г-жи Шанталь:
- Скоро вы кончите курить? Распахнув дверь, я крикнул:
- Да, да, сударыня, сейчас спустимся!
Потом я бросился к ее мужу и схватил его за локти.
- Господин Шанталь, друг мой Шанталь, послушайте меня: вас зовет жена, успокойтесь, успокойтесь как можно скорее; нам пора идти вниз; успокойтесь!
- Да, да.., я иду... Бедная девушка!.. Я иду... Скажите Шарлотте, что я сейчас приду, - пробормотал он.
И он принялся тщательно вытирать лицо тряпкой, которой года три стирали записи на грифельной доске. Когда же наконец он отложил тряпку, лицо его было наполовину белым, наполовину красным; лоб, нос, щеки и подбородок были вымазаны мелом, а набрякшие глаза все еще полны слез.
Я взял Шанталя за руку и увлек в его комнату.
- Простите меня, пожалуйста, простите меня, господин Шанталь, за то, что я сделал вам больно... Но я же не знал.. Вы. , вы понимаете... - шептал я на ходу.
Он пожал мне руку.
- Да, да... Бывают трудные минуты...
Тут он окунул лицо в таз, но и после умывания вид у него, как мне казалось, был не весьма презентабельным, и тогда я решил пуститься на невинную хитрость. Видя, что он с беспокойством рассматривает себя в зеркале, я сказал.
- Скажите, что вам в глаз попала соринка, - это будет самое простое. Тогда вы сможете плакать при всех сколько угодно.
В самом деле: спустившись вниз, он принялся тереть глаз носовым платком. Все встревожились; каждый предлагал вытащить соринку, которой, впрочем, так никто и не обнаружил, все рассказывали такого рода случаи, когда приходилось обращаться к врачу.
А я подсел к мадмуазель Перль и стал всматриваться в нее, снедаемый жгучим любопытством, любопытством, превращавшимся в пытку. В самом деле, когда-то она, несомненно, была очень хороша; у нее были кроткие глаза, такие большие, такие ясные и так широко раскрытые, что, казалось, она никогда не смыкает их, как прочие смертные. Но платье на ней, типичное платье старой девы, было довольно смешное; оно портило ее, хотя и не придавало ей нелепого вида.