Рядом стоял Сизов и с интересом смотрел.
Что было делать? Сказать Михаилу: "Зачем ты портишь стол? Стол не для того сделан, чтобы вырезать на нем, это нехорошо", и прочее в том же роде? Но он ведь и сам знал, что портить мебель нельзя, нехорошо и прочее.
Я решил пощадить Вышниченко: наказать его прежде, чем ему воздаст по заслугам Катаев.
Я взял в руки топор, и тут Сизов увидел меня. Он остолбенел, уставился на топор, перевел глаза на Вышниченко - видно было, что он не может вымолвить ни слова, ему перехватило горло. Он приподнял руку, пытаясь сигнализировать, но Михаил, как на грех, в его сторону не глядел.
Я шагнул ближе, взмахнул топором и, трахнув изо всех сил по столу, раскроил крышку пополам.
Вышниченко отшатнулся с отчаянным воплем:
- Что вы делаете! Семен Афанасьевич! Да что же вы наделали!
- А ты? - загремел я в ответ. - Я другой такой же стол сделаю. А ты? Ты бездельник, ты доску толком не обтешешь, а над чужой работой издеваешься!
Нужно отдать справедливость Мише - он быстро пришел в себя.
- Не надо! - крикнул он, когда я снова замахнулся топором. - Не надо! Я все сделаю, вот увидите! И стол починю! И другой сделаю! Ей-богу, сделаю! Не надо, Семен Афанасьевич!
Сам он преспокойно портил чужую работу, кромсал ножом гладкую, сверкающую лаком крышку, выводя свой знаменитый вензель -М. В. Но он не стерпел, когда кто-то другой стал измываться над этой работой. Он словно увидел в десятикратном размере тупую, безобразную бессмыслицу того, что он делал, - ох, полезно человеку увидеть себя со стороны!
Но самое большое впечатление произвело все это на Славу. Он так и замер с открытым ртом и расширенными глазами. В глубине души он, должно быть, не сомневался, что я с такой же легкостью, с какой минуту назад трахнул по столу, могу опустить топор и на него.
В тот вечер мне посчастливилось услышать, как под покровом темноты в саду под яблоней Сизов признавался Королю:
- Ты не видел, какой стал Семен Афанасьевич! Ну зверь!
- Да что ты? - лукаво удивился Митя.
- Нет, правда, знаешь, я думал - он убьет Мишку.
- А что ты думаешь? Очень даже просто! - ответил Король и добавил снисходительно: - Эх ты, голова с ушами.
* * *
У черешенского агронома была дочка Валя. Она училась в одном классе с Федей, Лирой и Виктором. Лира глядел на нее с глубоким восхищением. Он часто и восторженно рассказывал, как она ни в чем не уступает мальчишкам, задачки решает не хуже Федьки и ни капельки не задается. Он не скрывал своего чувства. Однажды я увидел: он встал из-за стола, держа в руках круглое, румяное яблоко.
- Что же ты не ешь, Анатолий?
Он ответил честно, не запнувшись:
- Вале отдам.
Лира умел внушать уважение к своим поступкам. Другого давно бы задразнили. Поначалу Литвиненко, завидев Лиру рядом с Валей, начинал выкрикивать столетней давности стишки насчет жениха и невесты. Но Лира даже бровью не повел. Все видели - он не обижен, скорее, польщен. А какая же охота дразнить, если ты стараешься изо всех сил, а человек тебя просто не замечает?
Лева отстал. Пробовали Лиру пощипать и другие - с тем же успехом. Лира был влюблен открыто и бесстрашно.
Валя приходила к нам покататься на карусели, поиграть в волейбол. Однажды, когда Ступка заиграл на баяне польку (он умел и это), она подошла к самому Коломыте, к суровому, неприступному Коломыте, и потащила его в круг танцующих. Коломыта упирался изо всех сил, но Валя все-таки заставила его сделать круг, со смехом хватая его за руки, за рубаху всякий раз, когда он пытался улизнуть.
Коротко говоря, славная девочка была Валя Степаненко, и мы вполне понимали Лиру.
Этим летом мы помогали совхозу "Заря" убирать урожай. Лира был в восторге: все школьники, а значит и Валя, участвовали в сборе колосков.