- Что же делать,- Семен Афанасьевич?
- Отправьте его к отцу на Магнитку.
- Жена ни за что не согласится. Ну, и отчасти права: там мачеха, чужой человек, а какой - неизвестно. Может быть, и хороший, а может... И, кроме того, понимаете, тут еще одно. Анна Павловна с сестрой росли сиротами, без матери, тяжело. Когда у нас Лена маленькая была, время было такое: мы оба работали в земской больничке, дела по горло, нянчиться с ней было некогда. А теперь, знаете, Анна Павловна и не молода, и здоровье не то - не работает, только и мыслей, что о Славе. А у Лидии Павловны детей своих нет, для нее все это новость. "Славочка, Славочка..." Вот и устроили ребенку счастливое детство...
- Счастливое, гм... Ну, а как вы думаете - здесь что-нибудь может измениться? Можно Анну Павловну как-нибудь... м-м... вразумить?
- Боюсь, что нет,..
- Так что ж тут советовать? Вы и сами все понимаете. Только, по-моему, думать о Славе и о его судьбе надо сейчас, пока еще не поздно сделать из него человека. А потом...
- Потом поздно будет. Да, я понимаю...
Он ходил по комнате хмурый, ссутулившийся.
- Вот что, Иван Никитич. Я бы вам предложил: отдайте его к нам. Но ведь Анна Павловна...
- Нет, она не согласится. Я уж думал и об этом.
- Скажите прямо, Иван Никитич: зачем же вы спрашиваете меня?
Он махнул рукой и устала опустился в кресло.
- Да, вы правы. Извините. Все это ни к чему... Помолчали. Галя вздохнула. Лицо у нее стало сердитое, насупленное. Так, бывало, смотрели Костик и Лена, когда кто-нибудь из них нечаянно или сгоряча делал больно другому: и ушибленное место болит, и себя жалко, и сдачи дать совестно - а хочется и сдачи дать, и, пожалуй, заплакать.
Через минуту мы поднялись. Проводить нас вышли Анна Павловна и Лидия Павловна. Они благодарили нас за то, что мы их навестили, очень просили приходить еще.
- Вы мне разрешите как-нибудь вернуться к нашему разговору? - сказал на прощание Иван Никитич.
...Наконец-то мы снова шагаем по тихой лесной дороге.
- Ну вот и побывали в гостях, - говорю я. - Теперь смотри, раньше чем через год не зови - не пойду!
Галя засмеялась. Но тут же сказала, что ей очень жалко всех: и Ивана Никитича, и Анну Павловну, и Лидию Павловну. Такие славные люди, такие у всех хорошие лица... И видно, всем было так неприятно... Жаль их.
Я слушал ее и снова видел перед собой Ивана Никитича. Да, хорошее у него лицо. Умное, серьезное. Высокий лоб. Сильный, одаренный человек. У него такие талантливые руки, такой зоркий взгляд. Скольким людям он возвратил здоровье, а может быть, и спас жизнь. Так почему же он позволяет, чтобы у него в доме совершалось преступление? Если исход будет трагический - а он не может быть иным, - кто станет отвечать за исковерканную, неудачную жизнь? Тогда поздно будет разбирать это с точки зрения педагогической, психологической и со всех иных возможных точек зрения,
- Нет, - сказал я Гале, - мне их не жаль!
* * *
После памятного первомайского вечера комсомольцы сахарозавода не забывали нас, за лето дружба наша окрепла. Недели за две перед Ноябрьскими праздниками нас снова навестили Маша Горошко с двумя подругами. Лица у них были веселые, таинственные. Взяв список ребят, они против каждой фамилии помечали: "белый", "чёрный", "рудый", а если не знали кого, говорили:
- Ну-ка, приведите его, поглядеть надо,
- На что вам? - приставали наши.
- Да уж надо, - туманно отвечали девушки.
Секрет раскрылся 8 ноября. Комсомольцы приехали к нам в гости. А в конце вечера они открыли большой ящик, на который мы поглядывали с интересом, но из деликатности но спрашивали, откуда он взялся и зачем.
- Кто у вас тут будет Настасья Величко? Это ты и есть Величко? Тут написано "беленькая". Покажись. И вправду беленькая? Вправду! Ну, держи розовую тканину, раз беленькая...