странное?
- О, это целая история! Она итальянка. Ее родители давно-давно переехали в Россию. И она совсем как мы, только вот имя такое. А фамилия самая простая - Веткина.
Мы дали ей телеграмму, приглашая навестить Леву, и она приехала. Небольшого роста, стройная, быстрая. Ничего старческого не было в ней, кроме седины: волосы как снег, а смуглое лицо почти без морщин, и глаза живые, даже лукавые. И одета она была как-то очень ладно, и двигалась легко, и разговаривала открыто и располагающе.
Она всплакнула, обнимая Леву, но тут же вытерла глаза маленьким, в кружеве, платком, и сказала Гале:
- Я знала его мать и бабку - всю семью. Близкие, очень близкие мне люди.
Лева стоял, хмурясь и кусая губы, - то ли улыбку сдерживал, то ли слезы.
- Не надо, не надо, - заторопилась Лючия Ринальдовна, - то все прошло. Я растревожила тебя, прости. Хотелось повидаться с тобой, я ведь теперь тоже одна, ты знаешь...
Мы оставили их вдвоем у меня в кабинете, чтобы они могли поговорить без помехи.
Вечером, когда мы с Галей поили Лючию Ринальдовну чаем у себя в комнате (она осталась переночевать), кто-то прошел мимо нашей двери, и до нас донеслось:
- А эта старушка, которая приехала, она Левке бабушка или кто?
Кто-то зашикал в ответ (должно быть, показывая на нашу дверь).
- Никак не могу привыкнуть к тому, что я старушка, неисправимый я человек, - заговорила наша гостья. - Вот приятельница моя моложе на три года - ей всего шестьдесят. Вижу: старушка. А себя - нет, никак не чувствую старушкой. Годы мои, конечно, не малые. А только очень не люблю, когда меня старушкой зовут! - с веселым вызовом докончила она.
- Ладно, не буду! - говорю я и невольно смеюсь.
- Это хорошо, так и надо! - поддерживает Галя.
- А не смешно, нет? - добродушно и пытливо поглядела на нее Лючия Ринальдовна, и в ее глазах я прочел: "А и посмеетесь- не испугаюсь!" - Я рада, рада, что мальчик попал к вам, - продолжала она. - Боюсь детских домов. Когда-то бывала я в приютах - тягостно вспомнить: дети обриты наголо, худые, серые такие. Ну что ж, никакого сравнения, - И, помолчав, вдруг перешла на другое: - Это я к Леве проездом попала. Еду от дочки к брату. Не ужилась.
- Что так?
- У дочки - свекровь. А свекровь с тещей в одном доме - не дело это.
- Ну смотря какие характеры у тещи со свекровью, - неделикатно замечаю я.
- Какие-никакие, все равно. Нет, не люблю есть хлеб из чужих рук. К брату еду.
- А там не чужие руки?
- Работать буду. Могу хозяйство вести, экономкой пойду.
- Вот и пошли бы к нам, в наш дом - хозяйство вести, - полушутя предлагаю я.
- Что вы! С детьми - это работа адская. Я свою дочку растила - с ног сбилась.
- Потому что дочка одна, верно?
- Верно, одна. А когда много, легче?
- Куда легче! Она смеется.
- А правда, Лючия Ринальдовна, - вдруг и просительно и настойчиво говорит Галя, - пошли бы вы сюда, к нам! Подумайте хорошенько. Правда, семья большая...
- Да уж слишком велика семья, - качает головой гостья. - Я к такой не привыкла.
На другой день она сердечно распростилась с нами и уехала, ни словом не вспомнив о нашем предложении.
* * *
На большом плотном листе начерчен план наших угодий: три дома, пустырь, за пустырем - плодовый сад.
Что здесь будет?
Сделаны уроки, кончен ужин, и в какую комнату ни загляни - на чьей-нибудь кровати разложен план и вокруг собрались ребята.
- Вот бы, - говорит Витязь, - вот бы посадили бы мы дуб до самой школы. А в школе стали бы сажать дальше - до самой Хмелевки. А в Хмелевке стали бы сажать до Якушенцев. И так до самой Москвы. А?
- Уж лучше тогда березу - такая будет белая дорога, - говорит Крикун.
...В столовой полутьма. Стоит одна только лампа, отбрасывая неширокий круг света. Возле нее двое - Король и Василий Коломыта.