Вот он достиг края большой полки стеллажа, служившей столом Лизе и Алене, вывалился на полку и застыл, прочно встав на полуоторванную подошву. Теперь это был настоящий, грубый, розовый, клоунский, наверное, башмак сорок пятого, приблизительно, размера.
Кряхтя и потирая поясницу, маленький человечек выбрался из башмака и уставился на Лизу. На нем была ситцевая рубаха навыпуск с пояском, усыпанная мелкими черными горошинами, и черные шаровары, заправленные в рыжие скрипучие сапоги. Росту в нем было сантиметров пятнадцать.
-- Вот спасибо, доченька, -- степенно произнес он, поклонившись Лизе в пояс, -- я-то и выбраться не чаял.
Стал разгибаться, опять закряхтел, схватился за поясницу и, тихо ойкая, осторожно присел на томик Гайдара, лежащий на столе.
-- Радикулит, проклятый, замучил, -- пояснил он Лизе, как будто все остальное было ей понятно. -- Об эту, значит, самую пору в тысяча восемьсот третьем году весной в сенях прилег, ночь сырая была, с ветром, вот из угла и просквозило.
-- Нор-маль-но... -- только и прошептала Лиза, крепко держась обеими руками за сиденье стула, чтоб не свалиться от изумления.
В свои без трех месяцев девять лет она уже почти потеряла веру в чудеса. И хоть порой страшно, неудержимо хотелось, чтобы произошло что-нибудь волшебное, сказочное, веры в такой вот случай оставалось все меньше и меньше. Ну, совсем капелька, где-то на донышке сознания. И от этого ей, особенно по вечерам, перед сном, в постели, часто становилось грустно, и слезы подступали к глазам.
-- Ой, это кто ты?.. Кто вы? -- поправилась Лиза.
Глаза ее уже совсем высохли, округлились, и человечка она разглядывала с жадным интересом, даже рот приоткрылся. Вопросов же было так много, и все подступали сразу, что она вновь замолчала, не решив, о чем же спросить сначала.
-- Фея я, -- тихо сказал человечек, смутился и стал разглядывать пятнышко на переплете Гайдара, зачем-то даже поколупал его ногтем.
-- Ничего себе! -- возмутилась Лиза такому заявлению. -- Уж если я даже действительно не сплю, так феи, во-первых, тетеньки, во-вторых, красавицы, как мама, а в-третьих, всегда в нарядных платьях.
Теперь человечек обиделся.
-- Ну уж, ежели по порядку, -- сказал он и стал загибать корявые пальцы, -- так, во-первых, бывают феи злые и потому уродины. Во-вторых, у меня справка есть, что я фея, да вот в столе она, в пне то есть, на работе осталась. А в-третьих, меня до осени назначили, временно. Феи, вишь, в отпуска пошли -- лето на носу, вот и сказало мне начальство, мол, надо, Федя. Песенку слышала? И я тоже Федя. Федя -- фея, вроде даже как похоже. А вообще, из домовых мы, да дом-то наш снесли. Строительство идет, значит. Квартиры всем дают с удобствами. Что за удобство, коли печки нет?! Где домовому жить? Дали домик отдельный, а зачем он мне, одинокому? Эх, ерш тебе в печень!..
-- Ой! -- спохватился он и закрыл рот ладошкой. -- Ты меня, гриба старого, девонька, не слушай. Мне и начальство говорит, мол, тезаурус у тебя, Федя, сильно засоренный.
-- А что это: теза.. .терюза?.. -- выпалила Лиза, хоть спросить ей хотелось совсем другое.
-- Это, понимать надо, слова так все, что в голове, по-умному называются, -- туманно объяснил Федя и продолжил свой рассказ: --Фантолетта, фея такая есть, ну ничего не скажешь, взаправдашняя. И красавицей была, да только пожилые они сильно стали. Вот она в отпуск и уйди. Отправилась к себе в Тень-Фонтанию, а корзинку с балабончиками и забыла. Назад вертаться ей туда-сюда здоровья нет, телеграмму отбила, меня начальство вызывает, так, мол, и так, Федя, отвези в Фонтанию балабончики. Ну, я мужичок еще крепкий, шестисот нет! Отправился в башмаке-самолете, да перевертелку номер одиннадцать в дороге подзабыл, вот и авария -- в стену твою врос. Это еще удача, что ты дома одна. Я тебя прямо из стены заколдовал маленько, ты меня нарисовала -- из неволи вызволила.