Он уже видел, как люди делают это; он не мог себе объяснить, как он знал и понимал, но как-то понял — тогда, в зеркальной мути, — что это именно то, о чем так многословно говорит князь. Стало быть, князь Одоевский все-таки видел… Вот только удивительно — князя считали туманным, болезненным мистиком, чудаком, — а все мечтания или предвидения князя обнаруживали очень ясно, что князь так же душевно здоров, как и Вяземский: из огромного и страшного мира, который им открылся, внимание князя задержали одни лишь ясные, разумные, милые вещи… Ему-то другое больше запомнилось: зарево, зарево, колючки железные, кровь… Но крови, смуты, огромных полей, усеянных трупами, над которыми кружило воронье, князь Одоевский будто и не приметил там… И продолжал с восторгом: Москва и Петербург сольются в один огромный мегаполис, который будет отапливаться трубопроводом, перегоняющим тепло от экватора в северные районы… И еще — быстроходные воздушные шары, и магнетические телеграфы, аэростаты, одежда из синтетического стекла, часы из запахов… Сквозь земной шар будет проложен туннель; вместо бумаги станут использовать опять же стекло; на Луну снарядят экспедицию; на лошадях ездить никто не будет, они сделаются крошечными, и их будут держать в домах, как комнатных собачек…
— Слава богу, я не доживу до этих времен, — улыбаясь, сказал он Одоевскому, — я люблю лошадей…
Князь улыбнулся чуть растерянно, князь не всегда понимал шутки.
— Как вы знаете, что будет? — спросил он князя.
Упругое, мягкое толкнулось в ногу; он опустил глаза… Черная кошка, любимица княгини, подошла и, выгибая спину, вилась вокруг него. Князь Одоевский тоже взглянул на кошку. На мгновение между бровей князя образовался страдальческий треугольник, но тотчас лицо разгладилось. Одоевский нагнулся и погладил кошку.
— Это логически вытекает из предпосылок научных и технических, — сказал Одоевский, — всякий, кто мыслит, поймет, что не может быть иначе…
— Так нет ничего потустороннего в ваших предсказаниях?
— Разумеется нет… Выводы мои основаны на науке… В деталях я, конечно, могу ошибаться…
Было совершенно очевидно, что Одоевский не притворяется. (Интересно все-таки — о ком же тогда написал… то есть напишет Одоевский: «Солнце русской поэзии закатилось?») Ему стало совестно, что он был с Одоевским так холоден, и он разразился преувеличенными похвалами литературному таланту князя. Затем в их разговор вмешались другие гости. Он выскользнул из этой группы и пошел к жене.
— Ты не устала, друг мой? Может, уже поедем?
Дома она опять скажет ему, как ей стыдно всякий раз, когда он увозит ее раньше других гостей. Он подал ей руку, она встала. Уже попрощавшись с хозяевами, они выходили; в дверях они столкнулись с Вяземскими, те были поздние пташки. Он остановился обменяться с Вяземским и с княгиней Верой несколькими словами; она прошла вперед, недовольная. Он заторопился за ней. На пороге он споткнулся. У него было явственное ощущение, будто чьи-то внимательные глаза сверлят его спину. Но он сделал над собой усилие и не стал оборачиваться. Только на улице он не удержался и глянул наверх, в освещенное окно кабинета. Растопырив маленькие руки, как лягушка, прильнув бледным лбом к стеклу князь Одоевский сверху выпученными глазами смотрел на него. Он махнул князю рукой. Лягушачья фигурка за стеклом не пошевелилась.
В карете он взял руку жены. Она ответила легким пожатием. Это был очень хороший знак, на большее он не мог и надеяться. Потом она посмотрела куда-то вниз, на его ноги, и отодвинулась, брезгливо подбирая подол.
— Что это? — сказала она. — Ты весь в шерсти.
— Это кошка княгини Ольги…
— Какая кошка? — раздраженно спросила она. — У княгини нет никакой кошки.
Она была невнимательна ко всему, что ее не касалось.