Пушкина, выловленного Швыдким и его лакеями из помойного потока, нам пытаются впарить как шедевр современной отечественной словесности…»
— Вам нравится жить в России?
— Сравнить не с чем.
— Что вы говорите! — ведущая по-настоящему растерялась. — Вы же начинали как журналист-международник.
Он и вправду так начинал. Но в 1983-м написал не так, как нужно, о „Солидарности", и его поперли. В журналистику он вернулся после этого не скоро. Он ни разу не жил за границей дольше двух недель. Он сказал это ведущей. Но она усмехнулась недоверчиво:
— Так вам нравится жить здесь?
— Нет, пожалуй. Сейчас — не нравится.
«…все эти пушкины и толстые, видные представители тусовочно-блатной либеральной кодлы, не первый год сшибающей гранты и зелень по всякому поводу…»
— Вы бы хотели постоянно жить за границей?
— Не знаю. Не пробовал. Я бы хотел прожить год в Париже.
В дождь Париж расцветает,
Словно серая роза…
В школе Волошин был его любимый поэт. (И Гумилев — счастливые, у них еще могли быть дуэли…) С тех пор его вкус значительно изменился.
— А что вам мешает?
— Денег нет.
«Мы просто скажем: уважаемый Александр Сергеевич, поезжайте-ка вы в свою землю обетованную, залезайте на пальму и кушайте бананы, а нашу страну оставьте в покое. Мы с ней сами разберемся.»
21.00
— Александр, а вот такой несколько щекотливый вопрос…
У него мгновенно повлажнели руки, сердце оборвалось. «Сейчас о Наташе и этом Джордже…» Но цыганочка-ведущая сказала совсем другое:
— …в последние месяцы трудно найти мало-мальски образованного человека, который не прочел бы гуляющую по всему Интернету поэму «Михаилиада»; отрывки из нее переводит и перепечатывает западная пресса… Правду ли говорят, будто вы — ее автор?
Заутра казнь, привычный пир народу…
— Мне приписывают чуть не все, что болтается в Интернете, — ответил он с принужденной улыбкой, — это даже лестно…
В наш век, вы знаете, и слезы преступленье:
О брате сожалеть не смеет ныне брат.
Но она не хотела пощадить его.
— Так, значит, не вы?
И час придет… и он уж недалек:
Падешь, тиран!
Он опять отшутился. Он и не думал, что почувствует такой страх.
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, — не повинна ты,
В порывах буйной слепоты,
В презренном бешенстве народа,
Сокрылась ты от нас…
«Убирайся в свою Африку, ублюдок, черножопая обезьяна. Скотам, что под себя гадят, в России не место».
21.30 Пошли вопросы из публики. Они были привычные, он расслабился.
— Александр, как вам в голову пришел замысел…
— Александр Сергеевич, что вы чувствуете, когда…
— Александр Сергеевич, считаете ли вы, что упадок духовности и нравственности…
— Александр, расскажите какой-нибудь смешной случай из вашей жизни…
— Саша, каким спортом вы увлекаетесь…
— За какую команду вы болеете?
Он болел за «Реал». Но ответил, что болеет за «Спартак».
— С каким животным вы себя ассоциируете?
— Хотел бы — с кошкой… (Тотем… Быть может, та, черная, на груди ребенка лежала — охранять?)
— Потому что она гуляет сама по себе?
— …а получаюсь больше похож на собаку. Гуляю на поводке, рычу, а укусить не могу — намордник мешает.
21.55 Аплодисменты. Автографы. Кофе с Идалией. Она предложила поехать к ней. Это было никак невозможно.
ХII. 1830
Говорят, самое страшное — глянуть в зеркало и не увидеть своего отражения. Но бывает и хуже.
За мною всюду,
Как тень, он гонится.
Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
На него смотрел он — и не он. Тот, что смотрел из зеркала, был черен, как ночь, а глаза его были светлые, пустые. Они смотрели друг на друга. В горле у него пересохло, он хотел крикнуть — и не мог.
XIII
Прибыв в Вышний Волочек, Геккерн и Дантес не стали любоваться ручьями и каналами, а сразу принялись выспрашивать и вынюхивать.