— Решил, Семен. А чего ждать? Баба хорошая, здоровая. Чего-то я к ней сразу прилип. — Колька застеснялся своих последних слов, и Волобуев стал улыбаться.
— Рассчитываться-то зачем, по правилам она должна. Не муж к жене, а жена к мужу — давний закон.
— Работы и здесь хватит. Ты чего, Иван, стоишь, не садишься?
Рогачев подошел, сел рядом; Волобуев следил за ним своими маленькими ясными глазками. Он терпеливо ждал, когда все рассядутся и когда освободится все время что-то хлопотавшая хозяйка.
— Садись, Сонь, — не выдержал он, и она послушно села рядом с ним на табуретку, откинула светлую прядку волос со лба.
— За возвращение Ванькино надо бы? — спроси Колька Афанасьев.
— Ничего, потерпишь до денег.
— Я потерплю… Ну с богом!
Вкусная еда на пустой желудок сразу ударила в голову, но Рогачев подумал, что он все-таки здорово ослаб в больнице, ноги стали словно из ваты.
Софья Ильинична, помолодевшая и разрумянившаяся от плиты, налила настоящие щи из свежей капусты и положила в них большие куски оленины, Рогачев жадно втянул в себя вкусный запах жареного лука, мяса; и придвинул тарелку. Он опорожнил ее дважды и все не мог понять, в чем секрет — это были щи невероятно вкусные, и чем больше он их ел, тем больше хотелось, хотя в поясе становилось все туже и дышать было трудно. Какой-то незнакомый ему запах так и тянул к себе, он отодвинулся от стола, смущенный своим обжорством, и больше для Таси, сидевшей тут же, у краешка стола, и осторожно хлебавшей те же щи, сказал:
— Чу-удо!
Софья Ильинична засмеялась, довольная, оказалось, что все они наблюдали за Рогачевым.
— Тут грибки пережаренные да морской капусты чуток, — сказала хозяйка. — У нас все так варят. А мясо чего ж, не нравится?
— Не могу больше, лопну.
— Не лопнешь, — пообещал Колька, придвигая к нему налитый до краев стакан холодного, ледяного кваса. — Я вначале тоже объедался, здешние бабы умеют. Вот еще подожди, крабов тебе надо попробовать, здесь их тоже по-особому варят, с кожурой проглотишь. Да только после этого…
— Ну-ну, — Софья Ильинична шутливо повысила голос, Колька наклонился и зашептал, жарко дыша в ухо, Рогачев отодвинулся.
— Кончай свою бодягу, — недовольно остановил его Волобуев; голос Кольки никак не мог перейти на шепот, и все хорошо слышали то, что он говорил.
— И не пьянеешь от такой закуски, вот чудо. Ну попей кваску.
Рогачев отпил квасу и придвинул к себе оленину, и все они были рады, что он хорошо ел, что они могут сделать приятное, особенно хозяйка. Оленина была сварена, видать, с какими-то травами, была сочна, и от нее неуловимо пахло ароматом весенней тайги. Рогачеву вспомнились дикие распадки сопок в цветущем разнотравье, где он побывал прошлой весной, увязавшись с геологами на неделю.
Хотя их за столом было пятеро, шум стоял изрядный. Колька Афанасьев все порывался что-то рассказать, его не слушали, и он внезапно загрустил и вспомнил, как в прошлом году на сплаве погиб его старый дружок. Волобуев сразу нахмурился, а Софья Ильинична стала толкать Кольку в бок, и, махнув рукой, он пошел к двери. Его не стали удерживать, каждый делал что хотел; Рогачев заметил, что Софья Ильинична глядит на Волобуева с нежностью, с той бабьей нежностью, которую невозможно упрятать ни за шуткой, ни за резковатым словом, и порадовался за него; простым глазом видно, что тут все хорошо и жизнь его будет лучше, чем была до сих пор, и Васятке его будет хорошо; Рогачеву определенно нравилась Софья Ильинична, в ней была какая-то домовитость и чистота, но, по правде сказать, его больше всего занимала Тася, просидевшая весь обед без единого слова, а потом, когда все встали, собравшая посуду и унесшая ее мыть.
— Она у вас всегда такая? — спросил Рогачев у хозяйки, и Софья Ильинична, не сдерживая голоса, засмеялась.
— А ты не смотри, не смотри! — сказала она. — Тихий огонек, он хоть и не горяч, зато дорог, в нем своя особица. Как привыкнешь, так и не оторвешься.