Софи почти не отдавала себе отчёта в том, что происходит вокруг. Она была как в полусне. Издали долетал чей-то густой, певучий, чуть надтреснутый женский голос.
– «Где же ты, былая радость, – всё настойчивее повторял он. – Ужель навек исчезнул он, живой любви волшебный сон…»
Ей казалось, что кто-то нарочно не то подсмеивается над ней не то пытается её разжалобить.
– Comment se fait-il que nous n'en soyons pas a la fameuse polonaise? – проговорила баронесса со скучающей ноткой в голосе.
Её соседи справа в недоумении переглянулись.
– Mais alors ce n'est pas «Жизнь за царя» qu'on nous donne се soir?
Тётя Ольга укоризненно протянула ей программу спектакля.
Баронесса, наморщив лоб, стала вглядываться в не совсем привычную для неё русскую печать.
– …Un poeme de Pouchkine. Je n'y etais plus du tout…
Князь Жюль, слегка обиженный на Тата за её заигрывание с турком, прислушался и заявил, приглаживая баки:
– Au fond e'est le meme «обожествлённый мужик», mais avec un tantinet d'impertinance.
Сашок почувствовал, что очередь за ним:
– Dame, l'exaltation monarchique d'un Glinka faisait plutot defaut au grand poete. Il se permettait par exemple la licence de dire: «Николай Палкин»!
– А по рассказам покойного Нессельроде, он пуще других пресмыкался, добиваясь камер-юнкерства, – вставила с осведомлённым видом княгиня Lison, состоявшая в родстве с семейством Гончаровых.
Тата насмешливо взглянула на князя Жюля:
– C'est bien russe!
Тот окончательно на неё обиделся:
– Пушкины, конечно, в бархатной книге, но поэт был самой подозрительной помесью. D'abord – e'etait un quarteron.
Сашок не выдержал:
– Стыдитесь! Пушкин создал тот прекрасный русский язык, который мы теперь коверкаем.
Оркестр заиграл порывисто и быстро, на две четверти. Звуки голоса усилились и точно молоточками выстукивали по темени Софи на все лады:
«Бы-ло-го-сча-стья-мне-не-во-ро-тить».