– A living Gainsbourough, – с обычной доброжелательностью откликнулась Мария Фёдоровна.
Пользуясь случаем, она заговорила о Репенине и кавалергардах: командовавший полком генерал давно болел и становился неспособен к строевой службе.
Низкий сдавленный голос вдовы Александра III был маловнятен. Государь наклонился к матери. На губах появилась обычная непроницаемая улыбка.
Среди царских сверстников Репенин был в числе тех немногих, кого государь с детства привык считать своим человеком. Но втайне он недолюбливал Репенина. Его рослая фигура цветущего здоровьем самца, его природная осанка, независимый нрав, прямолинейность – всё это вызывало в самодержце чисто физическое раздражение. К тому же людей, внушавших к себе невольное уважение, Николай II вообще предпочитал избегать. У него не было достаточно уверенности, что они, в свою очередь, уважают его как человека.
Пожелание, которое высказывала вдовствующая императрица, затрудняло государя. Возразить по существу было нечего: она была шефом кавалергардов, а Репенин – самым подходящим кандидатом на освобождавшуюся должность… Но к личной неприязни примешивалось и другое, мелкое чувство: Репенины и без того всячески взысканы судьбой…
Выслушивая свою мать с кажущимся одобрением, монарх обдумывал, под каким бы предлогом отклонить её выбор.
Софи догадывалась, о чём идёт речь в императорской ложе. Мария Фёдоровна несколько раз подымала голову в её сторону. Государь тоже на неё оборачивался с обаятельной улыбкой. И по мере того, как их беседа затягивалась, женское чутьё всё определённей подсказывало Софи, что сейчас решается участь мужа.
Её волнение росло… Правом на семейное счастье она, конечно, не поступится. Всё готова бросить для Серёжи. Но загонять её куда-то в глушь – чудовищная несправедливость. Зачем ей терпеть эту ломку, никому, в сущности, не нужную! И свыше, конечно, этого не допустят…
Мысль о возвращении мужа в Петербург наполняла её радостным трепетом. Все трудности, над которыми приходилось так мучительно задумываться, отпадут, точно по волшебству. Софи напрягала зрение, чтобы уловить в мимике, на чём цари порешат.
Мария Фёдоровна почувствовала заминку в сыне.
– Well, Nicky?
– First let me make up my mind where to put the present man, – последовал уклончивый ответ. Монарх нашёл, что проще всего затормозить пока что предстоящую смену командира. Чтобы отвлечь внимание матери, он участливо осведомился: – Is his lumbago any better?
Соболезнующая нотка в голосе сына тронула Марию Фёдоровну, всегда отзывчивую ко всяким человеческим немощам. Она закивала ему с благодарной улыбкой:
– Thank goodness, he seems to suffer less…
Этот случайный жест особенно обнадёжил Софи. Она не сомневалась больше в успехе и внутренне ликовала.
Адашев видел её только в профиль. Ему было невдомёк, что Софи взволнована, и казалось странным: почему она задумалась? Но флигель-адъютант даже не делал попытки заговорить.
Всякая женщина хорошеет от радостного волнения за любимого человека. Никогда ещё жена товарища не казалась ему краше и привлекательнее. Её ослепительная шея, плечо, выступавшее из пенистого бального корсажа, напоминали оживлённый классический мрамор. Он молча любовался.
Опера шла своим чередом. Первое действие близилось к концу. Замечтавшаяся Софи, убаюканная волнами сменявшихся мелодий, начинала забывать, где она.
Вдруг пение, оркестр, все звуки разом прервались на целых шесть тактов.
Софи, очнувшись, заинтересовалась: что происходит на сцене?
Поселяне и поселянки толпились перед мельницей. Между ними порывисто метался мельник. Дородного, благообразного старика будто скрючило и пригнуло к земле.
– О горе, горе!.. – вырвалось у него громким воплем. Обессилев, он покачнулся и тяжело упал перед суфлёрской будкой.