практических гадостей. Теперь умные люди начинают понимать, что простая
справедливость составляет всегда самую мудрую и самую выгодную политику; с
другой стороны, они понимают, что и частная жизнь не требует ничего, кроме
простой справедливости; потоки слез и конвульсии самоистязания так же
безобразны в самой скромной частной жизни, как и на сцене всемирной истории; и безобразны они в том и в другом случае единственно потому, что вредны, то
есть доставляют одному человеку или многим людям боль, не выкупаемую никаким
наслаждением.
Искусственная грань, поставленная человеческим невежеством между
историею и частною жизнью, разрушается по мере того, как исчезает невежество
со всеми своими предрассудками и нелепыми убеждениями. В сознании мыслящих
людей эта грань уже разрушена, и на этом основании критик и историк могут и
должны приходить к одним и тем же результатам. Исторические личности и
простые люди должны быть измеряемы одною меркою. В истории явление может
быть названо светлым или темным не потому, что оно нравится или не нравится
историку, а потому, что оно ускоряет или задерживает развитие человеческого
благосостояния. В истории нет бесплодно-светлых явлений; что бесплодно, то
не светло, - на то не стоит совсем обращать внимания; в истории есть очень
много услужливых медведей, которые очень усердно били мух на лбу спящего
человечества увесистыми булыжниками; однако смешон и жалок был бы тот
историк, который стал бы благодарить этих добросовестных медведей за чистоту
их намерений. Встречаясь с примером медвежьей нравственности, историк должен
только заметить, что лоб человечества оказался раскроенным; и должен