- Посмотри сюда, - я достал из бумажника фотографию женщины, чудовищно похожей на
плачущую стриптизершу, - сейчас на этом столе лежит лишь фото твоей матери. Позже
здесь окажется сама миссис Моррисон. Не вздумай обращаться в полицию. Кто знает, где
могут оказаться мои уши. Бери, - я протянул ей зарин, - надеюсь, ты все сделаешь
правильно. Пошла вон.
Я помню то интервью, в котором миссис Грайм обливалась слезами и недоумениями в
связи с чудовищным поступком мужа - всеми горячо любимого преподобного, такого
жизнерадостного и светлого человека, который случайно изнасиловал маленькую
девочку.
- Я...я никогда не подозревала, что Спенсер...о, боже....я больше не могу, простите, отныне я ничего не хочу знать об этом человеке...простите меня...
И ушла в сопровождении дочери и детектива Моррисона...
И правда: больше всего подозрений вызывает человек, который кажется счастливым.
Поколение людей, полагающих, что предсмертная записка - это романтично. Драматично.
Что в этих записках есть что-то особенное. Всего лишь набор букв, которые ничего не
значат.
Тебя оценивают по худшему поступку в жизни, и сколь бы ты ни раскаивался - все тщетно.
Вселенская память сохранит в себе лишь те говенные очистки, что вырвались откуда-то
изнутри. А люди, спросишь ты? Они забудут. Или умрут. Просто чуть позже.
Дверь я оставил открытой для своих гостей в форме.
Пульс - пятьдесят один.
Лег на стол, затянул удавку и принялся ждать.
Урок патофизиологии номер два: