- Все, что отнимает смерть, погружено в ее мрак, - шепнул Сент-Коломб на ухо своему ученику. - Вот они, все радости жизни, что уходят от нас, говоря свое последнее "прости".
Господин де Сент-Коломб спросил художника, может ли тот вернуть ему полотно, взятое на время: господин Божен показывал картину одному торговцу из Фландрии и тот заказал копию с нее. Живописец сделал знак старухе в чепце клином на лбу; она поклонилась, вышла и принесла картину в рамке черного дерева - вафли на блюде. Он показал ее господину Маре, особо отметив бокал на ножке и затейливо свернутые желтые пирожные. Потом бесстрастная старуха принялась оборачивать картину покрывалом и обвязывать веревками. Мужчины глядели на работающего художника. Господин де Сент-Коломб снова шепнул господину Маре:
- Прислушайтесь к звуку кисти господина Божена.
Они оба закрыли глаза и стали вслушиваться в шорох кисти на полотне. Затем господин де Сент-Коломб сказал:
- Теперь вы познали технику ведения смычка.
Господин Божен обернулся, чтобы спросить, о чем это они шепчутся.
- Я говорил о смычке, сравнивая его с вашей кистью, - ответил господин де Сент-Коломб.
- Полагаю, вы заблуждаетесь, - со смехом возразил художник. - Я люблю золото. И занимаюсь тем, что отыскиваю дорогу, ведущую к таинственным его отблескам.
Они распрощались с господином Боженом. Белый чепец клином на лбу сухо кивнул вслед гостям, когда за ними затворялась тяжелая резная дверь. На улице бесновался снежный ураган. Они ничего не видели и то и дело оступались в сугробах. Наконец, они вошли в находившийся поблизости зал для игры в мяч. Заказали по чашке супа, выпили его, дуя на горячее облачко пара и прохаживаясь по зале. Они смотрели на знатных господ, что играли в окружении своей челяди. Юные дамы, сопровождавшие кавалеров, приветствовали аплодисментами лучшие удары. Затем они вошли в другую залу, где на подмостках декламировали две женщины. Одна из них произносила громко и нараспев:
- Они блестели ярче факелов и мечей. Прекрасная даже без украшений, в одном лишь сиянии своей прелести, вырванная из пучины сна. Чего же мы хочешь? Мне неведомо, может ли эта небрежность, эти факелы и тени, эти крики в тишине:
Вторая медленно вторила ей, октавою ниже:
- Я хотел заговорить с нею, но голос мой пресекся. Застывший, охваченный бесконечным изумлением при виде этого образа, я тщетно пытался отвлечься. Слишком живым был он в моих глазах; мне чудилось, будто я говорю с нею, мне ,(+k были даже слезы, что текли по моей вине:
Пока актрисы произносили все это, с нелепой трагической жестикуляцией, Сент-Коломб шептал на ухо Маре:
- Слышите мелодию пафоса фразы? Музыка - это та же человеческая речь.
Они покинули заведение. Снег уже не падал, но сугробы достигали отворотов сапог. Стояла непроницаемая тьма, ни луны, ни звезд. Мимо прошел человек с факелом, закрывая от ветра огонь рукою; они следовали за ним. Последние редкие хлопья спускались им на головы.
Господин де Сент-Коломб остановил своего ученика, тронув его за плечо: какой-то мальчишка, спустив штаны, мочился неподалеку; горячая струйка прожигала дыру в сугробе. Журчание мочи, расплавлявшей снег, смешивалось с шорохом падающих снежинок.
Сент-Коломб вновь прижал палец к губам.
- А теперь вы услышали деташе (12) в мелизмах.
- Но это еще и нисходящая хроматическая гамма! - возразил господин Марен Маре. Господин де Сент-Коломб пожал плечами.
- Я положу эту хроматическую гамму на вашу могилу, сударь.
Что он, кстати, и сделал много лет спустя. Господин Марен Маре спросил:
- А, может, истинная музыка связана с тишиною?
- Нет, - ответил господин де Сент-Коломб. Он был занят тем, что окутывал голову шалью, потом нахлобучил сверху шляпу поглубже, чтобы шаль не развернулась.