Даже по ночам в Нью-Йорке кипела жизнь. Тихо шипящие газовые фонари заливали мощеные тротуары Пятой авеню теплым, веселым светом. Закутанные в пальто юноша и девушка, смеясь, склонились друг к другу. Мальчишка-газетчик кричал о забастовках на фабриках и коррупции в правительстве. Сердца бились в безумной какофонии, колотились и захлебывались. Запахи мусора, духов, да и просто чистой человеческой кожи ползли по улицам, как плети кудзу.
Успокоившись, я спрятался в тень, подальше от света фонарей, держа на руках тяжелое тело. У дверей отеля стоял швейцар — я дождался, пока он развернет газету, и прокрался мимо так быстро, как только мог со своей ношей. Конечно, если бы я был на пике Силы, если бы все это время питался человеческой кровью, мне бы ничего не стоило заставить швейцара забыть все, что он видел. Более того, я мог бы добежать до Семьдесят третьей улицы с такой скоростью, что ни один человек меня бы не заметил.
На Шестьдесят восьмой улице я спрятался в мокрых кустах, потому что мимо прошел пьяный. Там, среди ветвей, ничто не отвлекало меня от сладкого запаха девичьей крови. Я пытался не дышать, проклиная себя за желание разорвать ей горло. Когда пьяный прошел, я рванулся к Шестьдесят девятой улице, молясь, чтобы никто не увидел меня и не спросил о бесчувственном теле, которое я нес. Но я задел ногой камень, и он ударился о булыжник мостовой с громкостью выстрела.
Пьянчуга обернулся:
— Эй?
Я вжался в стену ближайшего особняка, безмолвно молясь, чтобы пьяница пошел дальше по своим делам. А он медлил, оглядывая все вокруг мутным взглядом, а потом вдруг свалился на тротуар и громко захрапел.
Девушка застонала и дернулась. Скоро она очнется и поймет — с громким криком, само собой, — что ее держит на руках незнакомец. Пытаясь успокоиться, я досчитал до десяти. А потом бросился вперед неровными прыжками, как будто за мной гнались все демоны ада, не заботясь о том, чтобы держать свою ношу осторожно. Шестьдесят девятая улица, Семидесятая… Капля ее крови стекла по моей щеке. За мной эхом отдавались шаги. Где-то далеко заржала лошадь.
Вскоре мы оказались на Семьдесят второй улице. Еще один квартал, и мы будем на месте. Я оставлю ее у дверей и побегу обратно…
Но, увидев дом один по Ист-сайд Семьдесят третьей улицы, я остановился.
Дом, в котором я вырос, был огромен. Мой отец построил его на деньги, которые он заработал, приехав в Америку из Италии. В Веритас было три этажа, по периметру всего дома шла широкая солнечная галерея, а до второго этажа тянулись стройные колонны. В доме можно было найти любой предмет роскоши, который в принципе существовал во время блокады южных штатов.
Но этот дом — точнее, особняк — был просто гигантским. Настоящий замок из песчаника, занимавший почти целый квартал. Тесно расположенные окна походили на внимательные глаза. Кованые железные балконы, напоминавшие те, что украшали дом Келли в Новом Орлеане, нависали друг над другом. Сухие коричневые виноградные лозы свисали на металлические кружева. Там были даже украшенные горгульями заостренные граненые башенки в европейском стиле.
Как это символично — дом, куда мне надо попасть, охраняют монстры.
Я поднялся к гигантской двери из темного дерева, украшенной резьбой. Аккуратно положив девушку на ступеньку, взялся за бронзовое кольцо и трижды постучал. Я собирался вернуться в парк, но тут массивная дверь распахнулась, как будто была не тяжелее садовой калитки. В дверях застыл высокий и тощий слуга, одетый в черный костюм. Мы посмотрели друг на друга, потом на девушку на ступеньках.
— Сэр, — дворецкий обратился к кому-то невидимому на удивление спокойным голосом, — это мисс Сазерленд…
Послышались крики и суета. Практически сразу в дверном проеме возникло множество озабоченных людей.
— Я нашел ее в парке, — начал я.
Продолжать не пришлось.
Зашуршали нижние юбки и тяжелый шелк — не менее полудюжины плачущих женщин, не считая джентльменов и слуг, высыпали на крыльцо и окружили девушку, как стайка взволнованных гусей. От густого запаха человеческой крови закружилась голова. Роскошно одетая пожилая дама — вероятно, мать — приложила руку к шее дочери, чтобы проверить пульс.
— Генри! Занесите Бриджит внутрь, — приказала она.
Дворецкий осторожно поднял девушку, не поморщившись, когда кровь полилась на его белый жилет. Экономка последовала за ним, внимательно слушая все еще плачущую мать, жестами разгонявшую горничных по местам.
— Уинфилд, пошли мальчика за доктором! Велите Герте нагреть ванну! Пусть приготовят бульон и травяную настойку! Немедленно снимите корсаж и расшнуруйте корсет! Сара, наделайте бинтов из старого белья. Лидия, пошли за Маргарет!
Толпа вернулась обратно в дом, один за другим. Остался только мальчик в бриджах и кепке, рванувший по улице, — в ночи раздавался громкий топот. Как будто дом, выплюнувший несколько мгновений жизни и семьи, снова поглотил своих жителей, окружив их теплом и защитой. Даже если бы я хотел, я не смог бы последовать за ними. Люди должны сами пригласить свою судьбу войти — даже если они об этом не знают. Без приглашения вампир не может войти в дом и вынужден оставаться наблюдателем, в ночи, вне тепла и уюта.