— Пей, — приказал я, — это поможет. Пей.
Она отвернулась и пробормотала:
— Нет.
Игнорируя ее слабые возражения, я встряхнул рукой над ее лицом, вливая в нее кровь. Она тихо застонала, пытаясь не глотать. Ветер задирал ее юбки. Дождевой червяк закапывался в мягкую мокрую землю, спасаясь от холодного ночного воздуха.
А потом она перестала сопротивляться.
Губы сомкнулись на моем запястье, и мягкий язык коснулся раны. Она начала пить.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.
Рука в испачканной кровью перчатке слабо дернулась и схватила мою руку, пытаясь подтянуть поближе к себе. Она хотела еще. Я слишком хорошо понимал ее желание, но ничего больше не мог ей дать.
— Хватит, — сказал я, сам чувствуя себя очень слабым, и, невзирая на ее хныканье, осторожно высвободил руку. Сердце билось ровнее.
— Кто ты? И где живешь? — спросил я.
Она всхлипнула и вцепилась в меня.
— Открой глаза, — приказал я.
Она послушалась, и я посмотрел в ее глаза, такие же зеленые, как у Келли.
«Скажи мне, где ты живешь», — я подчинил ее, используя последние капли Силы.
— Пятая авеню, — сонно ответила она.
Я попытался сохранить терпение.
«А дальше? Пятая авеню и?»
— Семьдесят третья улица. Дом один, Ист-сайд, Семьдесят третья улица, — прошептала она.
Я рывком поднял ее — надушенный шелк, газ и кружево, мягкая и теплая плоть. Ее кудри щекотали мне лицо, щеку и шею. Она снова закрыла глаза и обвисла у меня на руках. Кровь, ее или моя, капала в пыль.
Я сжал зубы и побежал.
Как только я выбежал из парка, мимо промчался двухколесный экипаж, а за ним — полисмен верхом на лошади. Я шарахнулся обратно в тень, оглушенный криками.
Я думал, что Новый Орлеан большой. По сравнению с Мистик-Фоллз так и было. Дома, конторы и лодки теснились на крохотном шумном участке около Миссисипи. Но он ни в какое сравнение не шел с Манхэттеном, где алебастрово-белые здания вздымались к небу, а люди из Италии, Ирландии, России, Германии — даже Японии и Китая — толпились на улицах и продавали свои товары.