Тоня играет, если может, а то обрывает.
Нет в ré mineur.
Тоня. Ах, этот, это чудная вещь. Это что-то стихийное, до сотворения мира.
Степа (смеется). Да, да. Ну, сыграйте, пожалуйста. Впрочем, нет, вы устали. И так мы провели чудное утро благодаря вас.
Тоня (встает и смотрит в окно). Опять мужики.
Люба. Вот этим-то драгоценна музыка. Я понимаю Саула. Меня не мучает бес, но я понимаю его. Никакое искусство не может так заставить забыть все, как музыка. (Подходит к окну.) Кого вам?
Мужики. Послали к Николаю Ивановичу.
Люба. Его нет, подождите.
Тоня. И выходишь замуж за человека, который ничего не понимает в музыке.
Люба. Да не может быть.
Борис (рассеянно). Музыка... Нет, я люблю музыку или, скорее, не не люблю. Но предпочитаю что-нибудь попроще – песни люблю.
Тоня. Нет, ну эта соната разве не прелестна?
Борис. Главное, это неважно, и мне немножко обидно за жизнь другую, что приписывают важность этому.
На столе конфеты. Все едят.
Лизанька. Вот как хорошо, что жених, и конфеты есть.
Борис. Ну, я в этом не виноват. Это мама.
Тоня. И прекрасно делает.
Люба. Музыка тем дорога, что она овладевает, схватывает и уносит из действительности. Вот все как мрачно было, а вдруг ты заиграла – и просветлело. Право, просветлело.
Лизанька. А вальсы Chopin избиты, но все-таки...
Тоня. Этот... (Играет.)
Входит Николай Иванович, здоровается с Тоней, с Степой, Лизанькой, Любой, Митрофаном Ермиловичем и священником,
Те же и Николай Иванович.