— Наш мир неизведан, — ответил он. — Брось свою булавку, и мы увидим, что получится.
Булавка утонула.
— А как поэма в этом месяце? — спросил я, но больше он не прочел мне ни строчки, только сказал:
— О, я уже чувствую ее приближение…
Иногда мы сидели на парапете и смотрели, как лайнеры заходят в гавань.
Но о величайшей в мире поэме я больше ничего не слыхал.
Я понял, что он стареет.
— Как вы живете, мистер Вордсворт? — спросил я однажды.
— Ты хочешь спросить, на что я живу?
Когда я кивнул, он делано рассмеялся.
— Пою калипсо в сезон калипсо.
— И этих денег хватает вам на год?
— Этого достаточно.
— Но вы же не станете самым богатым в мире, когда напишете величайшую поэму?
Он не ответил.
Однажды я зашел в маленький домик проведать Ч. Вордсворта и застал его в маленькой постельке. Он выглядел таким старым и слабым, что мне захотелось плакать. Он сказал:
— Поэма что-то не идет.
Он не смотрел на меня. Он смотрел в окно на кокосовую пальму и говорил так, будто меня не было.
— Когда мне было двадцать лет, — сказал он, — я чувствовал в себе силы.
Потом я увидел, как он начал стареть, — прямо у меня на глазах — словно устал от жизни.
— Но это было очень, очень давно, — сказал он.
А потом — я почувствовал это очень остро — так, будто получил пощечину от матери. Я видел это ясно на его лице. Любой бы увидел. Смерть на сморщенном лице.