Ну и как Ноэлю связно изложить все, что случилось в течение разделяющей их бездны веков? Огорошить тем фактом, что человечество вымерло задолго до того, как сигналы его теле- и радиопередач достигли ближайшего монитора Контекста в галактике Андромеды?
Сможет ли дубликат поверить в Контекст, если первым делом узнает, что саму его жизнь определил дефект в Разумном Мироустройстве? Как подать тот факт, что монитор в Млечном Пути засбоил и всеведущий Контекст так и не узнал, что на третьей планете в системе Солнца зародился разум, — до того как неразумные создания сами себя уничтожили?
Сливная ниша спускает воду, и пока Ноэль смотрит, как свивающиеся струи, журча, уносят отходы в подземные камеры, у него мелькает случайная мысль: надо рассказать про древомильцев. Ну конечно! «Занебесная выращивает нам все, даже крышу над нашей головой, наших древомильцев… наши дома». Прямо так и сказать: дома. «Контекст спроектировал наши дома, чтобы они о нас заботились». Надо использовать расхожие, общие слова, чтобы объяснить неизвестные.
Вдохновенная догадка захватывает Ноэля целиком, и он продолжает вслух, радуясь энергичной уверенности в собственном голосе:
— Давай я расскажу про биотекстуру и как безупречно увязано все, даже наши выделения.
Он останавливается. «А двойнику это слово известно?» Лучше будет сказатьотходы.
— То, что ты спускаешь в канализацию… хотя у нас таковой нет, не только способствует росту твоего собственного древомильца, но и сообщает ему о твоем здоровье, поэтому он выращивает именно те питательные вещества, которые тебе больше всего нужны.
«Вот так, правильно. Начни с этого. С дома. Тогда ему будет легче расслабиться».
В гладком озерце посреди душевой колонны отражается худощавый, белый, как творог, юноша с узкими костлявыми плечами. Ноэль придирчиво изучает свое отражение, зная, что во многом дубликат будет походить на него: жидковатые пряди мышиного цвета, отброшенные со лба, прямоугольного, как кусок мрамора; зеленые глаза, у зрачков коричневые, словно запекшийся на солнце торф; обрубки бровей, птичка морщины над бесформенной бульбой носа и изящный рот, который мог бы показаться женственным, если бы не широкий, как бумеранг, подбородок.
Вдалеке ворчит на прощание гроза.
— Привет. Я Ноэль. Я — это ты, твой клон через два миллиона лет в будущем.
«Чушь», — одергивает он себя, а после нажимает узловатый рычажок, выпуская бодрящий спрей из резервуаров в листьях, куда собрал дождевую воду его древомилец.
— Привет, я Ноэль. Через два миллиона лет Мироустроитель, потерявший вашу галактику, найдет твою лопатку. Я — воспоминание о тебе, выращенное из этой косточки.
Солнечный свет сыплется сквозь ветки золотой трухой. Под пологом ивовых ветвей Ноэль сидит, скрестив по-турецки ноги, на мягком дерне и вглядывается в лицо своей inamorata [01] , запоминая ее черты, сознавая, что, возможно, никогда больше ее не увидит. Это последнее их свидание. Най’а смотрит на него напряженно и беспокойно теребит складки туники. Ее сивиллова красота вибрирует умом, переливается черным, словно сотканная из тьмы собственных зрачков.
— Что если он мне не понравится?
— Это же буду я, — голос Ноэля звучит удрученно, он перестает шнуровать бриджи. Сколько раз он уже ей объяснял? — Мы идентичны.
— Генетически, — упрек в ее голосе становится отчетливей. Сколько раз она это повторяла? — Но он не ты. Он твой двойник, дубликат.
— Он тебе понравится, — слова со вздохом вырываются из потаенного места в душе, куда он прячет воспоминания о ней. — Ему необходимо нравиться тебе.
Най’а подается вперед.
— А что если ему не понравлюсь я?
— Это нереально. — Он берет ее руки в свои. — На Земи нет никого красивее тебя. — Объективно это верно. — Ведь ты — храмица, а значит, сама красота.
— Тогда почему ты меня бросаешь?
Пессимистическое «но я-то не компьютерное создание храма» едва не слетает с его губ.